Зеленый дождь - [3]

Около крайней двери в конце коридора лежал прямоугольник света. Проходя мимо, Павел заглянул. В маленькой комнате спиной к двери сидел медбрат Василий и читал. Видно было его тугую, перетянутую халатом спину, давно не стриженные волосы и торчащий вверх вихор на макушке.

За зеленоватыми стеклами все лежал и лежал промерзший снег. Потом весь снег был съеден туманом, и открылся неопрятный двор, остатки прошлогоднего ремонта, кадки, заляпанные краской, некрашенные скамейки. Но солнце все-таки появилось. Павел вышел во двор одним из последних и остановился на солнцепеке. Солнце обволакивало его скуластое лицо, треугольный тяжелый нос, высокий, не скрытый волосами лоб, бродило в извилинах морщин и застилало бледные веки сплошным оранжевым мягким полотном. Приоткрыв глаза, Павел заметил на скамейке медбрата Василия. Павел сел рядом с ним. Медбрат Василий скосил глаза, не отрываясь от книжки, и протянул:

— А, предсказатель…

Павел взял у него из рук книгу, полистал.

— Ты, сейчас, наверное, курсе на третьем.

Медбрат Василий посмотрел на Павла внимательно, пытаясь вспомнить, был ли разговор на эту тему.

— Нет, нет. Мы с тобой говорили только по делу… О лечении, о болезнях…

Василий сощурился, и глаза, его спрятались за набухшими веками.

— Ну как, Галемба, таблетки глотаете?

— Как полагается.

— Помогает?

— Я здоров.

— А будущее как же?

— Я его просто помню, и все.

— А про меня что скажете? — спросил медбрат очень напористо, точно пытаясь подтвердить свой диагноз.

Павел улыбнулся ему мягко, словно неумело, не разжимая губ. Павел сидел против солнца, и Василию видны были махровые серые разводы вокруг зрачков его глаз, очень спокойных и до дна залитых солнцем.

— Ты станешь толковым врачом. Да… Вполне толковым… Правда, особой карьеры не сделаешь, толпами за тобой ходить не будут. Да и женщины тоже… не будут. Останешься холост. Но с друзьями тебе везет. И будет везти.

Павел хотел было уже начать про зеленый дождь, но медбрат Василий перебил его:

— И как тебя угораздило попасть в аварию?

— Это особая авария. Зачем туда пошел? Я не помню. То есть не могу предположить точно. Наверное, мне было просто скучно. Сейчас мне намного менее скучно. Ты знаешь, будущее как-то острее прошедшего. Я знаю, что со мной еще будет что-то хорошее. У меня все плюс на минус, минус на плюс. Люди знают ближайшее прошлое, что на памяти, а будущего не знают. А я, наоборот, будущее вспоминаю. И иногда это чудесные воспоминания. И, что особенно хорошо, это обязательно будет.

Павел опять подумал о зеленом дожде и о спине медбрата Василия впереди.

— Как же ты живешь? — словно бы и поверил Василий — Не знаешь ни своего имени, ни года рождения, ни адреса. Да любого пустяка.

— Ну, не так буквально. Ты же многое можешь предсказать точно. Особенно абстрактные, общепринятые вещи. Что через пять лет будет девяносто пятый год, что девяносто шестой будет високосным. Да мало ли. И что весна придет, ты ведь тоже точно знаешь. Вот и я о прошлом прямо или косвенно кое-что знаю. Потом я веду картотеку. Записываю все, что будет нужно в настоящий момент. Настоящий момент — это наша общая с тобой точка. Я пот помню, например… Ай, ну ладно! — Павел замолчал, закинул руки за голову и потянулся, тут же почувствовав, как впилась в спину плохо оструганная спинка скамейки.

Павла лечили. Разноцветными таблетками, беседами, ваннами. Иногда приходила мать и приносила что-нибудь вкусное. Он располнел и побледнел. На прогулках часто беседовал с медбратом Василием, и с некоторых пор тот перестал таскать ему таблетки. Павла выписали, когда молодая листва покрылась пылью и затерялись в лесу бумажки от весенних пикников. Медбрат Василий проводил Павла до ворот и махнул рукой на прощанье.

Институт, из которого Павел все же ушел, действительно, перевели в новое здание. Дело об аварии все тянулось и тянулось, вызывали свидетелей и выявляли последствия. Ромашин уволился. Мясоедова выбрали председателем месткома.

Потом, поздней осенью, этот день все же наступил, и Тина Игоревна потеряла кошелек. Ее кто-то толкнул, и кошелек, маленький, красный, расшитый пластмассовым бисером, отлетел в угол на грязную плитку пола, к осколкам молочных бутылок. Тина вспомнила о кошельке и громко закричала, что ее обокрали. Именно тогда Павел обернулся, посмотрел вокруг себя, увидел что-то красное в углу и нашел кошелек Тины. Она всплеснула руками, пересчитала деньги в кошельке, подняла на Павла круглые глаза, заулыбалась, распустив веерочки морщинок. И тут же затащила Павла к себе выпить кофе и отпраздновать находку.

Тина Игоревна была небольшого роста, похожая на плотно набитую куклу, которую крепко обтянули бледной, в веснушках кожей, предусмотрев при этом довольно правильные формы. По утрам, проснувшись, она часто вспоминала, как в прошлой жизни ездила с мужем за город на лыжах. И как он шел рядом с ней и нес ее лыжи. Это было очень важно, чтобы кто-то шел рядом. Она даже говорила, что совсем недавно хотела все бросить и поехать на курорт. И рассказывала, что с мужем они разошлись оттого, что не было детей.

По тому, как Тина жила, Павел понимал: тяжело ей оглядываться назад, вновь ощущать неровности прошлой жизни, свою обиду на мужа. И Тина жила там, где не болело: между воспоминаниями о прошлом и страхом перед возможным будущим одиночеством. Но в этом скромном пространстве она умела устраиваться уютно и тепло. Павел вдруг обнаружил, что совершенно пропали мучительные мелочи, скачущие, как блохи, из прошлого в будущее: сдал белье в прачечную — нужно через две недели взять обратно, сносился каблук сходить в мастерскую, взять справку в домоуправлении. Тина и работу Павлу нашла подходящую, на складе. Там помнили и думали за Павла другие. Павлу стало спокойно. «Перевернутые» вспоминания уже не были такими острыми и тревожащими, как раньше, но бережно грели изнутри.