Зеленый человек - [15]

— Не спускайтесь, — сказал Джек, — Фред нас проводит. Вам надо хорошенько выспаться. Пусть Джойс примет одну красную таблетку, а Морис — три таблетки бельрепоза.

Без всякого выражения он добавил:

— Да, мне жаль, что его больше нет. Старик был порядочным здравомыслящим человеком. Полагаю, тебе будет его недоставать, Морис.

Это слабое проявление сочувствия и взгляд, выражающий какую-то отрешенную симпатию, были первым и вполне бескорыстным откликом Джека на случившееся, других соболезновании не последовало. Он пожелал спокойной ночи высоким монотонным голосом, каким случалось посылать приветствие через зал Фреду или другому бармену, и пошел к лестнице. Поцеловав Джойс и бросив взгляд в мою сторону, но не на меня, Даяна последовала за ним. На ее лице не было привычного многозначительного выражения, говорящего о том, что в ее молчании заключены более красноречивые откровения, чем в словах, и это меня почти растрогало. То же самое можно было сказать и о ее ранее неприступном виде. Я почувствовал, что обделен состраданием, когда спрашивал себя, сколько же времени будет продолжаться столь необычное поведение, но интересоваться этим не переставал. Ведь только под давлением непреодолимых обстоятельств человек может измениться к лучшему.

— Пойдем сразу же спать, — сказала Джойс. — Ты, должно быть, совершенно измучился.

Действительно, физически я был выжат, как лимон, словно целый день простоял в одном положении, но спать или ложиться в постель в надежде на сон мне не хотелось.

— Выпью еще виски, — сказал я.

— Много не надо, Морис. Только одну порцию, самую маленькую, — сказала она с мольбой в голосе. — Не пей здесь, возьми с собой в спальню.

Я так и сделал, но вначале заглянул к Эми, которая спала, можно сказать, без всякого выражения на лице, не демонстрируя ни сосредоточенности, ни раскованности, которые я наблюдал у взрослых женщин. Оставит ли пустоту в ее мирке уход из жизни отца? Я не мог себе представить, что она хотела ему рассказать: он вел себя с ней с какой-то нерешительной искренностью, она почти так же, только по-детски. Между ними царила ясность, в которой эгоизм уживался с бескорыстием, и, насколько я знаю, они вообще подолгу не говорили друг с другом. Но он был рядом с ней уже полтора года, с тех пор, как девочка поселилась здесь после смерти матери, и я отчетливо видел, что любая пустота в ее маленьком мире может стать безграничной.

— У нее все в порядке? — спросила Джойс, когда я принес виски в спальню, которая примыкала к комнате Эми и была не шире той от окна до двери, но немного длиннее. Стоя на этом крохотном излишке площади, она положила в рот красную таблетку и запила ее водой.

— Спать, только спать. Знаешь, где твои таблетки бельрепоза?

— Здесь. Не много ли — три сразу, да еще с виски? Но, думаю, Джек знает свое дело.

— Это не барбитураты.

Отправляя в рот белые таблетки и запивая их виски, я наблюдал, как Джойс сбросила туфли, стянула через голову платье и повесила его в стенной шкаф. Тех нескольких мгновений, пока она поворачивалась и шла по комнате к шкафу, было достаточно, чтобы под безукоризненно белым лифчиком открыть взгляду великолепную округлость груди, соразмерность которой с шириной плеч, спины и начинающим полнеть торсом казалась совершенной. Не успела она сделать и трех шагов к постели, как я поставил стакан на туалетный столик и обнял ее за обнаженную талию. Она крепко прижала меня к груди, словно желая поддержать и утешить. Однако, быстро поняв, какого утешения я ищу, напряглась всем телом.

— О, Морис, только не сейчас, пожалуйста.

— Именно сейчас. Немедленно. Вперед.

Прежде только раз в жизни я испытал такое же непреодолимое желание заняться любовью, когда вдруг мозг непроизвольно охватила дрема, а тело потребовало немедленной разрядки, минуя все подготовительные стадии. Это было, когда я на кухне смотрел, как моя любовница резала хлеб, а ее муж в то же самое время расставлял приборы в столовой, которая находилась через коридор. Поэтому и мой мозг, и тело чуть ли не сразу должны были вернуться к нормальной работе. Этой ночью все будет иначе.

Когда я, стянув одеяло, бросил Джойс на постель, на мне еще оставалась какая-то одежда, она же вся была обнажена. Теперь она отвечала мне в своем замедленном протяжном ритме, глубоко дыша, когда едва заметно ускорялся темп, и сжимая мое тело сильными ногами. У меня появилось чувство, что развязка близка, хотя, казалось, само это ощущение могло длиться бесконечно долго. Разумеется, это была иллюзия, и по какому-то едва заметному знаку — отдаленному шуму машин, отрывочному воспоминанию, непривычному движению, моему или Джойс, или мелькнувшей мысли о завтрашнем дне — я подвел нас к пронзительному мигу, затем еще… и вроде бы еще раз. Буквально сразу же в памяти так четко всплыли события прошедшего часа, как будто до этого я знал о них только понаслышке от какой-то бестолочи. Сердце, казалось, замерло на мгновение, а затем яростно забилось. Я буквально сорвался с постели.

— Что с тобой? — спросила Джойс.

— Все хорошо.

Постояв некоторое время не двигаясь, я снял с себя оставшуюся одежду, надел пижаму и пошел в ванную. Потом я заглянул в гостиную и увидел, что сложенная вчетверо вечерняя газета так и лежит на низком столике, у которого всегда сидел отец, затем направился в столовую и остановил взгляд на кресле, где он умер. Банальность этих впечатлений на мгновение меня успокоила. Возвратившись в спальню, я заметил, что Джойс, которая обычно любила поболтать в такие минуты, лежит, натянув на голову одеяло. Это подтвердило мои подозрения — ей стыдно, но не от того, что занималась любовью в ночь смерти свекра, а из-за испытанной радости. Однако, когда я лег, она сказала далеко не сонным голосом: