Зеленый аквариум - [26]

Тончайшая музыка прорезает мои размышления. Они отрываются от своей почвы и становятся мыльными пузырями. Кто-то во мне только что произвел операцию: какой-то мелочи недостает, какая-то мелочь прибавилась.

Над моей головой — рукой дотянуться — раскачивается на райской ветке щебетунья, с наперсток величиной. Дает концерт, которому мог бы позавидовать. и Яша Хейфец. Как помещаются в такой крошечной пичужке страдиварий вместе с маэстро?

На кладбище нельзя испытывать удовольствие. Музыкант поворачивается ко мне задиком и сотворяет мне, восхищенному, помазание своим нежным дерьмом — —

1970

УЛЫБКА НА КРАЮ СВЕТА

1

И может статься, что тут также выкинул штучку какой-то закон гравитации:

Внезапно меня привлек чужой, незнакомый город. В планах моего авиапутешествия вокруг света этот город не значился. И я даже не знал его названия, не знал, что где-то вмуровано в земной шар такое творение.

Произошло это так:

Когда самолет соскользнул с косого, кривоглазого пространства на гладко раскатанную доску летного поля, чтобы стряхнуть на промежуточной стоянке нескольких пассажиров и налакаться бензина или еще какого пойла для длительного беспосадочного полета над морем, я ни с того ни с сего схватил свой саквояжик и, словно в трансе, помчался вслед за сошедшими пассажирами.

Чудом я выбрался из высокого прозрачного аэровокзала, где люда выглядели пойманными мухами под гигантским опрокинутым стаканом.

В самолете я оставил, не простившись, свою воздушную сестру, очаровательную дочь Бенгалии с тлеющим рубином над нежной переносицей, меж бровями. В самолете я оставил также полдня своей жизни, и кто знает, возместит ли мне вечность эту потерю.

Вскочив в первую попавшуюся машину, я велел китайцу со скулами мумии:

— Вези на главную улицу!

Когда машина поплыла к главной улице (а ведь главной улицы не бывает нигде, как не бывает и главного человека), ее кузов молниеносно прорезали два черных ножа плавящегося на солнце самолета, в недрах которого гибли от удушья мои полдня.

На бескрайней узкой улице, подобной облачно-голубой вздувшейся вене, я велел шоферу остановиться у почтового отделения.

По календарю была весна. Мне же казалось: это пятое время года. Четыре периода годового цикла соскочили, точно четыре колеса телеги, со своих осей и укатились к черту. Осталось только пятое время: исхлестанная лошадь.

Оттенки межвременья, когда луна принимает от солнца надземную вахту, висели между домами в знойном воздухе.

Узкая улица была обсажена деревьями вдоль дробно мерцающих тротуаров, выложенных мозаикой из толченых ракушек. На деревьях висели плоды, которые можно было принять за ярких птиц.

Я зашел на почту и стал раздумывать над сложившейся ситуацией: телеграфировать ли своим товарищам, что был вынужден остановиться в таком-то городе, или прежде найти отель и сунуть голову под холодный душ?

Я нащупал свою записную книжку с адресами. Она листалась сама собою. Мой взгляд, или подвзгляд, пал на Бук. Вильям Бук. Имя давно забытое. Его адрес: в том же городе, где нахожусь и я. Бук… Бук… Ах, да, вспоминаю! С год назад, а может, и поболее, я получил письмо от незнакомого мне Вильяма Бука: в связи с тем, что он издает словарь новейшей мировой литературы, он просит меня сообщить ему мои биографические данные. Я выполнил его просьбу и в ответ получил элегантное благодарственное письмо.

Я попытал счастья и позвонил.

Мягкий голос, словно дым гаванской сигары, заструился из трубки. Назвавшись, я уловил по телефону ответную душистую улыбку.

— В каком отеле вы находитесь?

— Пока ни в каком.

— А откуда вы звоните? — спросил голос все с той же отеческой мягкостью.

— С почты на той улице, где тротуары выложены толчеными ракушками.

— Сейчас буду. Мой портрет: короткая бородка, сигара во рту, оранжевая шляпа с широкими полями и черная трость в руке.

Не прошло и десяти минут, как я почувствовал дружеское похлопывание по плечу, как если бы не он, а я сообщил по телефону свои приметы:

— Вильям Бук. Вы мой гость. Вас ждет номер в отеле «Гонг».

Сияюще новый кадиллак принял нас в свой нежный пружинящий плюш, точно в тепловатую воду.

— Должен предупредить вас, — угостил меня Вильям сигарой таких размеров, что из двух можно было бы составить прогулочную трость, — что в этом городе; (кстати, в нем я родился) опасно прогуливаться в одиночестве. Его жители, правда, не все, обладают рентгеновскими глазами. Спрячьте свои деньги хоть в слепой кишке, они все равно могут разглядеть их и стащить. — Улыбка наделась на его лицо, точно маска из дыма.

— Мою слепую кишку уже давно удалили, — улыбнулся я в ответ сквозь пелену дыма.

— Все же вы должны помнить, где находитесь. Будьте любезны, поверните лицо к заднему стеклу: видите красную машину, что следует за нами? Это мои телохранители. Я не могу позволить себе роскошь разъезжать в одиночку и чтоб меня никто не охранял. Я подобен директору дома для умалишенных, которому нет замены.

Мы оба захохотали, точно два внезапных грома. И хохот прервался посредине у отеля «Гонг».

Вильям Бук подхватил меня под руку:

— Умойтесь. Ложитесь отдохнуть. Попозже я заеду за вами, и мы вместе отужинаем.