Зеленые холмы Африки - [2]

Потом впереди показался большой костер, и когда мы поравнялись с ним и проехали мимо, я успел разглядеть стоявший у дороги грузовик. Я велел Камау остановиться и подать назад и, въехав задним ходом в круг света от костра, мы увидели возле поднятого капота грузовика толпу туземцев и среди них невысокого кривоногого человека в тирольской шляпе, коротких кожаных штанах и в рубашке с открытым воротом.

— Помощь не требуется? — спросил я его.

— Нет, — ответил он. — Разве что вы механик. Эта штука не в ладах со мной. Меня ни одна машина не любит.

— Может, регулятор зажигания барахлит? Когда вы проезжали мимо нас, было похоже по стуку в моторе, что с зажиганием неладно.

— Боюсь, как бы хуже не было. Судя по стуку, дело совсем дрянь.

— Если вы доберетесь до нашей стоянки, там у нас механик.

— А это далеко?

— Миль двадцать.

— Утром попробую. Сейчас, когда он при последнем издыхании, страшно гнать его дальше. Это он из ненависти ко мне решил совсем испустить дух. Хотя я его тоже ненавижу. Но если я умру, он от этого не расстроится.

— Хотите выпить? — Я протянул ему бутылку. — Моя фамилия Хемингуэй.

— Кандиский, — сказал он и поклонился. — Хемингуэй — я где-то слышал это имя. Но где? Где я его слышал? А-а! Dichter. Есть такой поэт — Хемингуэй. Знаете?

— Где вы его читали?

— В «Квершнитте».

— Да, это я. — Мне польстили его слова. «Квершнитт» — немецкий журнал, поместивший несколько моих довольно-таки похабных стихотворений и один большой рассказ задолго до того, как мне удалось продать что-либо в Америке.

— Вот странно! — сказал человек в тирольской шляпе. — Слушайте, а какого вы мнения о Рингельнаце?

— Великолепно пишет.

— Так. Рингельнац вам нравится. Прекрасно. А что вы скажете о Генрихе Манне?

— Плохой писатель.

— Вы так думаете?

— Во всяком случае, читать его я не в состоянии.

— Плохой, плохой писатель. Я вижу, у нас с вами вкусы сходятся. Что вы здесь делаете?

— Охочусь.

— Неужели слоновая кость?

— Нет. Куду.

— И чего это люди охотятся на куду? Вот вы интеллигентный человек, поэт — и стреляете куду!

— Мне пока еще ни одного не удалось подстрелить, — сказал я. — Но мы десятый день за ними гоняемся. И сегодня нам повезло бы, если б не ваш грузовик.

— Мой злосчастный грузовик! Нет, охотиться надо не меньше года. К концу этого срока вы всего настреляете и на вас нападет раскаяние. Охота на какого-нибудь одного зверя — нелепость. Зачем вам это?

— Мне так нравится.

— Ну, если нравится! Скажите мне откровенно, как вы относитесь к Рильке?

— Я читал только одну его вещь.

— Какую?

— «Корнет».

— Ну и как, понравилось?

— Да.

— А меня она раздражает. Снобизм чистейшей воды. Валери — да. Валери я понимаю, хотя у него снобизма тоже хоть отбавляй. Значит, слонов вы не убиваете — и то хорошо.

— Я бы убил какого побольше.

— А как побольше?

— Так, чтобы бивни потянули фунтов на семьдесят. Но поменьше тоже годится.

— Я вижу, мы не во всем с вами сходимся. Но как приятно познакомиться с представителем блестящей плеяды прежнего «Квершнитта». Расскажите о Джойсе — какой он? Купить «Улисса» я не мог — слишком дорого. Синклер Льюис — чепуха. Его книги я покупал. Нет, нет! Вы лучше завтра мне все расскажете. Ничего, если я остановлюсь где-нибудь поближе к вам? Вы с друзьями? Белый охотник при вас есть?

— С женой. Мы будем очень рады. Да, один белый охотник.

— Почему же он сейчас не с вами?.

— Он считает, что на куду надо охотиться в одиночку.

— На них лучше совсем не охотиться. Кто он? Англичанин?

— Да.

— Самый что ни на есть?..

— Нет. Очень милый. Он вам понравится.

— Ну, поезжайте. Я и так вас задержал. Может, завтра увидимся. Все-таки это очень странно, что мы с вами встретились здесь.

— Да, — сказал я. — Посоветуйтесь с нашим механиком. Все, что от нас зависит, сделаем.

— Всего хорошего, — сказал он. — Счастливого пути.

— Всего хорошего, — сказал я.

Мы поехали дальше, и я увидел, как он пошел к костру, махая туземцам рукой. Я не спросил его, зачем ему понадобилось двадцать туземцев и куда он едет. Собственно говоря, я ни о чем его не расспрашивал. Расспрашивать людей — не в моих привычках, а в тех местах, где я рос, это считается невежливым. Но здесь белые не встречались нам уже недели две, с тех самых пор, как мы выехали из Бабати к югу, и вдруг столкнуться с таким человеком на дороге, где обычно встречаешь только переселенцев из голодных мест да разве какого-нибудь индийского торговца, и чтобы этот белый в тирольском костюме, ни дать ни взять карикатура Бенчли, знал твое имя, назвал тебя поэтом, читал «Квершнитт», восхищался Иоахимом Рингельнацем и завел с тобой разговор о Рильке, — это была чистейшая фантастика. И вот в довершение этой фантастики автомобильные фары освещают впереди на дороге три высокие конические дымящиеся кучи. Я велел Камау остановиться, и, резко затормозив, мы чуть не наехали на них. Они были в два-три фута вышиной, я тронул одну — она была еще теплая.

— Тембо, — сказал М'Кола.

Это был помет слонов, которые только что пересекли здесь дорогу, и в холодном вечернем воздухе от куч шел пар. Через несколько минут мы подъехали к лагерю.

А наутро я встал еще до зари и поехал на другой солонец. Пробираясь меж деревьев, мы увидели самца куду: с лаем, очень похожим на собачий, но более высоким и гортанным, он кинулся прочь, сначала бесшумно, а потом, когда отбежал подальше, — с треском ломая кусты, и больше мы его не видели. Нечего было и мечтать подойти к солонцу незаметно. Деревья обступали его со всех сторон, и тут уж сами животные как бы оказывались в засаде, а охотник вынужден был подбираться к ним по открытому месту. Пришлось бы красться в одиночку, ползком, да и то дальше чем с двадцати шагов стрелять было нельзя — мешали густые ветви.