Старичок все сыпал и сыпал, заглядывая во все углы, а трое молодцов с грустными глазами бульдогов привычно быстро обшарили «сорванцов» и застыли, уперев карабины им в животы.
— А вы, ребятки, наверное, ремонтники?
— Да, высокий, — растерянно откликнулся Мож и встретившись глазами с Шаном, утвердительно кивнул — Горон.
— С двести семьдесят пятой рембазы, наверное?
— Да, высокий, — тупо отозвался Мож.
— Так, так. Сбились с маяка, попали не в ту дыру, наверное?
— Да, высокий, — едва слышно промямлил Мож. Он начал подергиваться — к нему опять возвращалась истерика,
— Ремонтнички, значит, сорванцы-ремонтнички… Это хорошо, дырки в Коконе надо штопать… А то некоторые висельники повадились через них на Зейду шастать… Я-то сослепу за таких вас принял. Уж очень вы мне старых знакомцев Можа, Сипа и Шана обличьем напомнили. Вы-то ребятки хорошие, а вот те трое — эдакая мразь. Забыли честь и совесть, долг перед Великим Кормчим забыли… Ох, добраться бы мне до них! Уж они бы у меня если не яблоню, то каменный курорт заработали… А вы ремонтники, значит… И за этой дверкой инструмент у вас, да? Взглянуть на него можно, да? Любопытный я страсть до всякой техники…
Старичок торкнулся в трюмную дверь — она не поддалась.
— Туда нельзя. Радиация, — сказал Шан.
Старичок, удивленный его наглостью, обернулся и затрясся в беззвучном дробном смехе, держась за сердце.
— Что… ох! Что ты сказал? Ох, Великий Кормчий, уморил… Тот мой знакомец Шан, на которого ты похож… ох! Тоже был большой остряк, пока трепыхался. Радиация! Ох, сорванцы, сорванцы-ремонтнички…
— Я тоже знал одного суб-майора, Гороном звали. Умнейший был человек, догадливый — прямо всю душу до дна видел. Так вот, будь на вашем месте Горон, он бы поинтересовался сначала, какой нынче урожай на яблоки и чем пахнет навар с варенья. Тоже любопытный был…
— Как! Я? — Старичок как-то непонятно быстро очутился рядом с Шаном.
— Да нет, вы непохожи вроде… Тот догадливый был.
— Высокий, — проворковал старичок, заглядывая снизу в глаза Шану. Грустный бульдог, стороживший атамана, перекинул карабин в левую руку и зубами подтянул правую перчатку. На сгибе пальцев и ребре ладони выгнулись свинцовые блямбы — вензеля с крылом и буквами «ПГ». «Дешево и рационально, — мелькнуло у Шанина. — Кровоподтеки от ударов выходят как печати. Сразу видно, что били от имени государства, по закону».
— Когда обращаешься к полицейскому гвардейцу, надо говорить «высокий», — терпеливо повторил старичок.
— Простите, высокий, больше не повторится… Воспоминания!
Старичок моргнул, и Шан влип в переборку — на этот раз с рассеченным до кости подбородком.
— Чем же пахнет навар с варенья? — наклонился над ним с ласковой улыбкой старичок.
— Словом Кормчего. — Шан слизнул с губы кровь. — С Гороном поделился бы рецептиком… Он бы меня на руках носил… Умел снимать пенки Горон, не в пример одному старому бодливому козлу.
Грустный бульдог поднял правую руку, но старичок остановил его.
— А ты и со мной поделишься. Битое мясо мягче.
— Мясо — да, а колокол, как ни бей, ничего, кроме звона, не выбьешь.
Старичок перестал улыбаться и с минуту буравил Шана глазками-шурупчиками.
— Вставай. Говори.
— Душно здесь. Горло пересохло! У меня в трюме пиво холодное… Да только на двоих осталось.
— Я тоже до холодного пива охотник. Пошли, ремонтничек. Только если пиво с пригарью — не обессудь. Я обидчивый.
Хрястнула под плечом Шана трюмная дверь, мяукнула басом, как рысь в капкане.
— Ну и холодина тут у тебя, дружок. Наверное, весь чернучек подмерз, а? За такой товар и сотни серебряных не дадут. А в отопительных баках — сикер?
— Ну, не молоко же! — нагло скривил Шан опухшую губу.
— Зейда, — пнул старичок ящик с плохо отскобленной этикеткой, выглядывающий из-под пакетов прессованного чернука. — Протовит в ампулах. Добрый товар, хоть и синтетика. Настоящего протовита давно нет в природе…
— Протовит — пшено. Есть почище да покрупнее.
— Покажи.
— Сначала разговор.
— Горон знает дело.
— Так то Горон…
Горон запыхтел, сел на ящики. Теперь он не походил на умильного дедушку. Дряблые брыли глубокими складками неестественно удлинили губы, и этот нечеловеческий огромный рот на желтом крючконосом лице будил память детства. Такие одинаковые плотоядные лица были у глиняных божков, что лежали на сувенирных лотках, у развалин какого-то древнего храма.
— Ладно, Шан, хватит дурака валять. Выкладывай. Кораллы с Голубого Шара? Силун с Дзойси?
— Мелочь. Все это мелочь.
— Медвянка из Оранжевого Кольца? — почти шепотом выговорил суб-майор.
— Ладно, Горон. Давай в открытую. У меня женьшень. Настоящий дикий женьшень с Земли. Корни…
Горон оглянулся на закрытую дверь, словно там уже стояли «топоры» и черный бронефургон без окошечек.
— И семена, — выпустил последнюю пулю Шан.
Горон долго молчал, колупая ногтем нитрокраску на ящике.
— Ты гнешь горбатого, Шан. Ты не мог достать женьшень.
— И все-таки он у меня. Корни и семена, годные для посева.
— Зря ты об этом мне сказал. Ты перегнул. Ты, видно, на самом деле способный парень, но я теперь не смогу отпустить тебя. Живым — не смогу. Не то, что с корабля, а даже отсюда, из этого трюма.
