Зелёная земля - [9]

там, где сердца промежуток:

будет Арлекин.

Смех да грех… средневековье,

счастье заперто в подкове,

нет надежды пустяковей,

чем улыбка… эх,

чем улыбка Коломбины,

чем улыбка злой судьбины!

Мы друг друга так любили -

просто смех и грех…

Ромбов плоское мельканье,

вечный праздник на аркане,

правды в вашем Арлекине

нету ни на грош.

До чего ж неладно скроен,

до чего ж наряд нескромен,

но народ пришёл с окраин

и кричит: хор-рош!

Говорила маска маске:

мы нелепы, мы громоздки,

нам оставить бы подмостки

жизни кочевой!

Говорила слёзка слёзке:

мы с тобою просто блёстки,

просто смеха отголоски -

больше ничего.

Тарталья

Вы летали без участья Тартальи,

а Тарталью вы за фалды хватали

и за букли из растрёпанной пакли,

но Тарталью не поймали, не так ли?

С чем мне вас и остаётся поздравить,

ибо всё на белом свете игра ведь -

в догонялки, и особенно в прятки,

и особенно в у-нас-всё-в-порядке.

Ну, в порядке так в порядке – и ладно,

только выглядите вы неприглядно…

но, должно быть, это я с непривычки

или где-то не поставил кавычки!

Вы летали без участья Тартальи,

вы слова свои, как шпаги, глотали,

а Тарталья удалился в аллею

и не в силах был помочь – сожалею!

Но не то чтоб он там был чем-то занят

и совсем не мог вмешаться, мерзавец,

только музыка уже отзвучала -

не потребовалось злого начала:

ибо что же… вы и сами с усами -

и со счастием расправились сами:

поздравляю, Ваша Честь, Ваша Милость, -

у меня бы лучше не получилось!

* * *

Какого чёрта, милое кончерто?

Оставь меня, иди к своим богам!

Душа пережила своё треченто

и кватроченто – и сказала: тщетно,

напрасно, ни к чему весь этот гам.

Забылось всё: как слушалось и пелось

и как игралось ниточками хорд,

как радовалось, как пилось и елось, -

сыта обременительная зрелость

и любит положительный исход,

а всё же, всё же… образы, стрекозы,

и ласточки, и ранняя весна:

глубокие февральские наркозы,

но сразу после – розы-грёзы-слёзы

и древняя, как небо, новизна.

* * *

Два левкоя на балконе -

знаете левкой?

Это облачко такое

и такой покой,

мотылёк такой поблёклый,

розовый такой,

огонёк такой далёкий

в поле за рекой,

поцелуй такой воздушный

из нездешних уст,

дудочки такой пастушьей

узенькая грусть.

Значит, мы простимся вскоре

с нашею тоской!

– Вы о чём?

– Я о левкое -

знаете левкой?

Итак, отказавшись от таинств,

ты хочешь от песни опять,

чтоб – кроме того, что летает, -

могла б ещё и объяснять?

Но нету у песни весенней

ни опыта, ни существа -

и нет никаких объяснений,

а только пустые слова.

И если ты можешь плениться

словами – пленись наконец:

ты арфа, ты райская птица,

ты, как тебя там… бубенец!

И ты подымаешь, как знамя,

как пламя, как пенный бокал,

своё золотое незнанье

навстречу идущим векам.

ГЕРМАНИЯ

Там музыка на дереве росла,

там что-почём совсем не понимали -

однажды в марте или позже, в мае,

какого-то безумного числа.

Там зрели на церквях колокола,

и падали, дозрев, и разбивались,

и говорят, что рядом жил Новалис,

но это очень старые дела.

А новые… запретная страна

отпетая – и сильно виновата,

и ни ответа больше, ни привета,

пал колокол, и лопнула струна.

И всё же… до всего, до нас с тобой,

до всех вокруг – однажды было: детство -

до юности, до этого вот текста,

до памяти с походного трубой,

до – до Второй октавы мировой,

до Чаплина… до всей этой печали!

Что ж… – скрипочки одни, виолончели,

да Бах, да Бог – тогда ещё живой,

да Лорелей (почти палеолит!),

да полчаса покоя nach dem Essen…

Каких потом не досчитались песен,

каких стихов, и сказок, и молитв!

* * *

Апрелем – ветреным, ничейным -

в кашне – завязанном узлом -

тоскует мир по приключеньям,

и забывает о былом,

и ходит быстрыми шагами,

и, оступиться не боясь,

почти что скачет – отвергая

весь список зимних постоянств!

Прощай, классическая пьеска:

нам, стало быть, не удались

единство времени и места,

единство действующих лиц,

прощайте, боги и богини, -

недолог был ваш строгий срок!

Никто, и Некто, и Другие

теперь вступают в диалог -

и мы уже знакомы с каждым,

они теперь в любом из нас -

как знать, что мы сегодня скажем,

а завтра сделаем… как знать!

* * *

Вот так и жизнь: шумнёт, сомнёт

цветок, платок, письмо,

упустит птичку из тенёт,

вздохнёт, всплакнёт – и всё.

Поди поймай её потом

какой-нибудь из линз!

Уже не в фокусе твой дом,

уже другая жизнь

сверкнула и почти прошла -

успеть хотя б за ней,

чтоб, скажем, с этого числа

не пропадало дней,

чтобы каждый день – на цвет и вес -

ты сразу б опознал!

Но нет, рассеянный ловец,

опять ты опоздал.

И за весёлой суетой -

поодаль, стороной -

мелькает хвостик золотой

судьбы – ещё одной.

* * *

А там – что же там… там одно никогда -

такая пустая идея!

Вертятся колёса, струится вода -

и мельница жизни поёт никогда, -

куда же ещё никогдее?

А срок… всякий срок – это несколько строк:

четыре обычно – под ними

подводит черту Иоганн Будденброк:

на нём и закончится, стало быть, срок -

куда ж ещё лишнее имя?

В домовую книгу вписав соловья,

грача и ещё куропатку,

задуматься: что за чужая семья,

и кто из них кто, и какой из них – я?

Возврат – это дело порядка.

Всё кончится там, где оно началось, -

из просто пристрастия к ритму:

и злость, побывавши любовью, во злость

вернётся: домой… – заблудившийся гость,

подмявший в пути маргаритку.

Тому-то и учит нас рифмы урок -

мятущейся странницы, давшей зарок