Зелёная земля - [2]

а был – в рубашке, не то б лежать нагишом!

Устроим поминки… нет, лучше устроим бал

тому, кто, живым уйдя, неживым ушёл.

Железные были кольца, но Генрих знал,

что кольца – они падут, как дадут сигнал:

и лопнули кольца все, кольцо за кольцом -

с хорошим концом.

Мы все тут одна, железная мы, семья,

мы все тут друг другу жёны или мужья,

но кольца нас держат, как Генриха, до поры…

до первой горы.

Повозку тряхнёт на горе – и падёт кольцо,

и больше друг друга уже не узнать в лицо,

и к нам подбежит прощаться наше вчера:

пора.

И солнце взойдёт, и уйдёт из-под ног земля,

мы все тут друг другу перекати-поля -

такое вот положение… нет корней,

и, в общем, неважно, кто кого мудреней.

Лошадка дорогу знает, лошадка ржёт,

а то, что когда-то жгло, уж давно не жжёт -

мы все тут друг другу забытые небеса

и старые адреса.

Хотя, вероятно, где-то остался след,

но я в этот след – ни-ни, ни одной ногой:

лежащий там клад оказался не мой клад -

такое вот положение, дорогой.

Образование

Образован из обычного пара и табачного дыма,

из старинной французской песенки, вроде frere Jacques,

из идеи о том, что не мы были изгнаны из Эдема, -

и на всё это сверху надет дорогой пиджак.

Длиннополость делает его похожим на саван,

но в карманах – всякая небесная благодать,

из которой я тоже, стало быть, образован -

как пить дать:

два стеклянных шарика, они влюблены друг в друга,

золотая тесёмка от подарка на Рождество,

непонятно чем и зачем исписанная бумага,

жестяной пропеллер – точнее, две лопасти от него,

маленький будда, найденный под ногами,

но улыбающийся во весь рот,

описание одного хитроумного оригами,

пустой блокнот,

телефонная карта от потерянного телефона,

лакричный кружок,

последнее предупреждение из Минфина,

пастуший рожок… -

и, как всегда, никаких документов,

подтверждающих, что я образован из этого всего,

но есть копенгагенский адрес двух уличных музыкантов,

готовых засвидетельствовать моё с ними родство,

то есть близость структур, то есть сотканность из материй,

хоть непрочных, но вечных – типа тщета, тоска.

Музыканты, кстати, считают меня аватарой

паровозного свистка.

Род занятий

Я занят тем, что я ничем не занят, -

так говорил один далёкий человек,

и тут, наверное, нужна теперь слеза – нет,

нужна улыбка и, быть может, взгляд навек -

наверх, имеется в виду…

А в общем, заводь,

укрытье, ниша и так далее-везде:

да чем же он там занимается, мерзавец,

в своём гнезде?

Небось, поёт, небось, живёт себе не тужит!

Так он и делает, позвольте доложить:

весь поднебесный капитал давно им нажит,

что до небесного – такого не нажить.

А больше что же доложить… да доложите -

до весу – скажем, вот хоть чайного листа:

а то, пожалуй что, беспечный небожитель

давным-давно поиздержался дочиста,

а то, пожалуй что, беспечный небожатель

сжал, что не сеял, и отныне уж не жать…

но жить-то надо – и печали умножитель

на ниву сжатую торопится опять.

А между тем все песни старые допеты -

притом что новым песням время не пришло,

и между тем в гнезде давно растут опята,

мхи и лишайники – и там нехорошо:

сидишь и думаешь, что надо бы отсюда

туда куда-нибудь… Да все твои туда

ещё опасней: там – измена, там – засада,

там – оголённые мерцают провода,

там – обезглавленные корчатся идеи,

там – обескровленная капает вода,

там – маски всё ещё меняют лицедеи,

а там… – там только никогда и никогда.

Вероисповедание

Разумеется, не о псюхе и не о соме,

хоть, конечно же, и не о хлебе или о щах, -

я беседую с моим Богом часами

о других вещах.

О цветах-маргаритках, о бабочках-капуцинах

и о прочих серьёзных штуках – числа им несть:

о доходах интеллигенции или, скажем, о ценах -

например, на нефть.

Он внимательно слушает, головою качает,

ибо все мои темы он знает наперечёт.

Иногда переспросит, что это означает,

иногда смолчит

или вдруг посмотрит на облака, на деревья

и вздохнёт: снова близится месяц нисан…

Ему много лет, он жалуется на здоровье

и плохой сон.

Он не нажил тут ничего и живёт где-то

на окраине мира – пять часов на такси,

он ругает транспорт и хмурится бородато

на свои небеси.

И о чём ни попросишь его, говорит, занят,

не сегодня, потом, говорит, и засим

исчезает… и бранится, прежде чем исчезает:

дескать, сделай сам!

Разбивает мои мечты – то одну, то другую,

превращая их все в какое-нибудь рагу.

Я и сам временами, конечно, ему помогаю

чем могу.

Так вот, собственно, и живу: от встречи до встречи,

ни на что не жалуясь и ничему не учась.

А его «всегда» часто даже короче,

чем мои «сейчас»:

даст сначала что-нибудь, но тут же и отнимает -

и при этом ведёт себя до ужаса делово.

Иногда мне кажется, что он меня не понимает.

Но я верю в него.

И Я БЫЛ МУЗЫКАНТ 1971–1975

И я был музыкант -

и пел стручок гороха

от выдоха и вдоха,

и я был музыкант -

и в золотых перстах

за хвостик искривлённый

держал мотив зелёный,

а это не пустяк!

И я был музыкант -

и слушал, как бессонно

звучат дождя канцоны,

и я был музыкант,

и у судьбы в руках

я успевал заметить

весёлый инструментик,

и я был музыкант.

Но, круглый идиот,

я растерял по свету

гороховую флейту

с горошинками нот.

* * *

Тут старинных строчек залежь

бес-тол-ко-ва-я…

ты прочти – и ты узнаешь,

что такое я:

карандаш, чернила, паста -

вот и весь состав,

а в других делах копаться -

ах, оставь, оставь.