- Да что, разве царевна Марфа одна? Здесь не одну запирали!
Стало Кате не по себе. Конечно, и раньше слышала о ссылках и пытках, но когда увидела своими глазами, постояла перед каменной, низкой, с крохотными оконцами "палатой", где зачахла в неволе царевна, - потускнели в глазах монастырские клумбы, и лужки, и церкви с золотыми куполами.
- Наша обитель святая, святой и пребудет вовек, - тоненьким голоском зачастила Фрося, увидев появившуюся вблизи монахиню, отдавая ей низкий поклон.
Монахиня проплыла мимо, перебирая на ходу четки. Фрося, пока она проплывала, не подняла головы. А когда из виду скрылась, шепотом:
- Злюка. Губы-то поджала, заметила? Ходит, высматривает. Чуть что не так, сейчас на послушание.
- Это что?
- За грех работой наказывают, да потрудней, потяжельше. А то на всю ночь поставят поклоны бить. На каменном полу на коленках.
- Зачем же ты... - Катя запнулась, - почему ты так с ней?
- Прислуживаю? Здесь без этого нельзя. Заклюют.
- Значит, плохо тебе? - хмуро спросила Катя.
Фрося фыркнула, но тотчас прихлопнула ладонью рот, ибо в обители надлежит пребывать смиренно, тешить бесов смехом грешно.
- Я за Ксенией Васильевной как в раю здесь живу! Я о лучшем-то и думать не думаю. Каждый день за Ксению Васильевну молюсь, что из пропасти вытащила.
Конечно, Кате захотелось узнать, из какой пропасти вытащила Фросю Ксения Васильевна.
...Неужели никто и не протянул бы руки и пропала бы девочка, если бы в цветущее яблонями и вишенником, богатое село Медяны на берегу живописного озера не приехала пожилая дачница с мужем!
С давних пор в Медяны приезжали дачники из разных городов, однако на этих двоих все поглядывали с необычным интересом. На нее особенно. И обходительна, и хороша, волосы убраны надо лбом, как корона, но в годочках порядочных, муженек-то лет на пятнадцать моложе и все что-то пишет ученый, видать. Пускай себе пишет, да невенчаны живут - вот в чем загвоздка!
Глядело все село на Ксению Васильевну с удивлением, а отчасти и с жалостью.
А Фросе Евстигнеевой вольно жилось в доброй семье. Одно плохо: брата женили, и вошла в дом невестка. Неласковая, на шутку обидчивая. А Фрося любила пошутить. Чего не шутить, когда единственной дочкой у тяти и мамы растет. Мамонька то и глядит, как побаловать: и поспать подольше даст утром, и кусок получше подсунет, а в престольный праздник узорчатый полушалок из укладки вынет на выбор: форси.
Невестка все примечает. Молчит, а копит в уме.
Однажды в праздник Фрося на завалинке щелкала с подружками семечки, когда по деревне с воем пробежал мужик, волоча багор:
- Караул! Евстигнеевы тонут. Спасайте!
Все село, свои и дачники, с плачем и криками побежали к озеру. Фрося вырвалась вперед.
- Тятенька! Матушка! - кричала, кидалась в воду. Ее держали. Фрося билась, вопила: - Тятенька! Мама!..
Они уехали в лодке на остров за сеном. Может, и лишку нагрузили, пожадничали, да не в том одном причина: внезапно - у них нередко такое случалось на озере - поднялся ветер, резкий, крутой, вздыбил волны, погнал завитые белыми гребнями валы; лодку захлестнуло, перевернуло стогом набок, и на глазах онемевшей толпы все ушло под воду. Весь народ видел, как Фросин отец спасал мать, как она раза два взмахнула руками и скрылась из глаз. А потом поплыл, качаясь на волнах, один отцовский картуз. И когда подоспели соседские лодки с веревками и баграми к месту беды, только волны, завиваясь белыми гривами, гуляли на угрюмом просторе.
Так в полчаса стала Фрося круглой сиротой.
А хозяйкой в доме Евстигнеевых стала невестка.
И припомнились Фросе шутки и смех, и утренние, сбереженные матушкой сны, и цветастые полушалки из матушкиной укладки.
Изменилось все. Жизнь стала сиротской.
Нр ведь не всякая сиротская жизнь облита дни и ночи слезами? Ведь бывает, и чужие люди душевно живут?
Нет, слишком уступчив был Фросин брат, слишком подчинен молодой жене, а скорее, недалекого ума был мужик: верил всем ее злым наговорам.
- Ты зачем про нас по селу языком подлым чешешь? Ты почто на весь мир нас срамишь?
- Братчик, родненький, не срамлю я.
- Врешь.
И стегал вожжами, пока с ног не свалит.
- Забьют девчонку, - поговаривать стали на селе.
Но в чужие семейные дела не вступались. Кому охота из-за сиротки врагов наживать? Иная баба из жалости сунет кусок, потихоньку на ходу приласкает. Фрося только голову ниже опустит. И молчит, вовсе стала молчунья.
Как-то раз, когда Фрося одна оставалась в избе, вбежала старая нарядная дачница с затейливой прической. Фрося сидела на лавке, усохшая, с безжизненным взором. Ксения Васильевна схватила ее худенькую девчоночью руку.
- Слух идет, тебя бьют?
- Нет, нет, барыня, ради Христа, и не говорите такого! - испугалась она.
Ксения Васильевна приподняла линялую юбчонку на Фросе, увидела иссеченные синими и багровыми рубцами ноги.
- Изверги! Сейчас же идем.
И потянула Фросю бегом, позади огородов, на дальний конец села, где возле самого озера снимала у старой бобылки, бабки Степаниды, избу под дачу.
Долго ли все длилось потом или нет, Фрося не помнит. Наверное, недолго. Ксения Васильевна и ее невенчаный муж наняли тарантас, и вороной жеребец умчал их с Фросей из Медян.
