Зеленая стрела удачи - [82]
Методика работы была такая: собирались утром к девяти часам, вместе пили чай. Строганова тут же отпускали гулять. "Иди, Васька, не мешай!» Затем рассаживались по своим местам и работали.
Васька приходил часа через два румяный, взволнованный. У него наверняка была уже какая-нибудь новая идея, которую он тут же должен был сообщить.
— Господа инженеры, — говорил, разматывая кашне, — а вот как вам понравится такой вариант, если весь заводец, душу из него вон, строить одним объемом. Стремиться к этому. Все заготовительные отделы по периферии, механические наверху, а сборка — внизу. А?
—Боже ты мой, — стонал Макаровский, и его тонкие ноздри трепетали от негодования. — У него зайчик в голове! Дима, он меня сведет с ума.
— Ан нет, — возражал Строганов. — Я тут кое-что набросал. В булочной бумажку попросил, а карандашик был... Ха-ха...
— Тебе не автомобилями заниматься!
— Правильно. Я разве спорю? Я давно говорю, что происходит перетекание интеллектуальных ценностей в иные области. В радиотехнику, в электромеханику... Да, а вот предложение мое, Дмитрий Дмитриевич, посмотрите.
Бондарев смотрел на Васькин эскиз и находил в нем интересные решения. Начинался спор. Что-то принимали, что-то отвергали. На следующий день все повторялось сначала. С той только разницей, что какое-нибудь предложение возникало у Макаровского, а на него набрасывался Строганов. Бондарев отбирал варианты. Работали всю зиму. А в марте курьерский поезд увозил его в Москву. С ним были проекты основных цехов и общая компоновка всего завода.
С утра в окнах горел свет и настроение было вечернее. Он ехал не один. Вдруг, совершенно неожиданно, еще зимой, прикатил в Питеp незаметный человек, доверенное лицо Рябушинских, некто Семен Семенович. Он привез в подарок осетра, которого, к слону сказать, все вместе и съели и потом мучились животами: здоров оказался. Этот Семен Семенович не был ни инженером, ни техником, вообще его функции были не понятны. Он тоже приходил с утра на Большой проспект, садился в сторонке, помалкивал, а представлялась возможность услужить — за сигарами сбегать на угол или в аптеку, — сразу же срывался c места. Серый и незаметный, он не вызывал к себе никакого любопытства, и скоро к нему привыкли, будто так вот он и сидел всю жизнь перед глазами, но не запомнился.
Семен Семенович тоже ехал в Москву. Он помог внести в купе чемоданы Бондарева и сразу же пропал, проследовав в свой вагон. Он ехал вторым классом, поскольку, видимо, не занимал в деле Рябушинских значительной должности.
Перед самым отправлением в купе к Бондареву вошла юная женщина в серой шляпке с зеленой вуалью. Следом шел носильщик с чемоданами, один в руках, другой на плече. За ним, тяжело дыша — толстый господин в мягкой шляпе, с огромным камнем на мизинце.
Только тронулись, господин скинул пальто, достал из саквояжа бутылку коньяка, жестянку с сардинками. Затем на столике оказался калачик, завернутый в салфетку, и рюмки.
— Дожили! — воскликнул. — Из-за военного времени нарушено расписание! Высший класс, отдельного купе не достать! А мы так спешим. Прошу разделить с нами...
— Благодарю вас.
— Стоит ли благодарить! Лизонька, сядь ближе. Тебе чуть-чуть. А уж мы...
— Я не пью...
— Фють-фють... Ай-яй-яй! Вот они, последствия сухого закона! Такой молодой человек. Мы в ваши годы глотали эту влагу бочками. Пинтами! Галлонами!
Выпив, господин принялся рассказывать анекдоты и был неутомим, как Скобелев в бою. Зато дама с ним показалась Бондареву совершенной красавицей. Неужели жена, подумал он с огорчением. Чем ее взял этот боров?
Серое дорожное платье сидело на ней как влитое, без единой морщинки. За теплой тканью угадывалась округлость ее колен, и линия ее бедер поразила его совершенством. Вылепила же природа! Она сидела совершенно прямо, ничуть не сутулясь, и волосы, убранные на затылке в тугой пучок, подчеркивали нежность п бесконечную какую-то беззащитность ее шеи.
Проходит жизнь, скоро тридцать пять, думал он, боясь лишний раз взглянуть на нее. Если б эта прекрасная женщина знала, что вся его жизнь прошла на колесах. Почему ему так нестерпимо хочется рассказать ей про свою жизнь... И, конечно, про то, что на вокзале в Новочеркасске в зале ожидания на фисташковой стене висела картина, исполненная масляными красками. Там был изображен вечерний вокзал, часы на кронштейне у выхода в город, перрон, переходный мост над путями. Там был локомотив с зажженными белыми фонарями, вдали — толпа встречающих, а впереди уверенной походкой двигался господин в коротком пальто, обнимая за плечи молодую женщину с ярким ртом, открытым в счастливой улыбке, они только что встретились, так надо было понимать. И в годы своих студенческих странствий он очень завидовал тому господину. Его уверенности. Его счастью. У него не было таких встреч. На вокзале, в толпе, с нетерпением, с цветами. И вот, женатый человек, отец двух детей, он снова охвачен тем же чувством безумной тоски по какой-то неведомой, несбыточной любви, и боится показаться смешным или дерзким, и так это прекрасно смотреть на женщину, сидящую напротив, смотреть, и не надо ничего больше.
Война — не женская работа, но с некоторых пор старший батальонный комиссар ловил себя на том, что ни один мужчина не сможет так вести себя за телеграфным аппаратом, как эти девчонки, когда стоит рядом командир штаба, нервничает, говорит быстро, а то и словцо русское крылатое ввернет поэнергичней, которое пропустить следует, а все остальное надо передать быстро, без искажений, понимая военную терминологию, это тебе не «жду, целую, встречай!» — это война, судьба миллионов…
В этой книге три части, объединенные исторически и композиционно. В основу положены реальные события и судьбы большой рабочей семьи Кузяевых, родоначальник которой был шофером у купцов Рябушинских, строивших АМО, а сын его стал заместителем генерального директора ЗИЛа. В жизни семьи Кузяевых отразилась история страны — индустриализация, война, восстановление, реконструкция… Сыновья и дочери шофера Кузяева — люди сложной судьбы, их биографии складываются непросто и прочно, как складывалось автомобильное дело, которому все они служили и служат по сей день.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».