Зеленая стрела удачи - [102]

— Георгий Никитич, вы это бросьте. Человек я нервный и очень сильно пуганый. И мой вам совет, бросьте свои партизанские привычки.

— Я те брошу! Я тебе так брошу! Я вам покажу...

— На «вы» перешли, это хорошо. Вот так и надо, — продолжал Макаровский, как ни в чем не бывало. — Автомобиль — сложная машина, его мало построить, его еще надо довести до кондиции.

Управляющий двинул кулаком по столу. Раз, другой. Но уже ясно было, что остывает.

— Ладно, — сказал, — вы меня, Сергей Осипович, простите, я ведь тоже... человек. Ну, что ж это происходит! Ну, что ж это такое! Сколько ждать еще можно?

— Все готово. Теперь только терпение.

В механосборочном на козлах уже собирали вторую машину, а рядом с ней третью. До седьмого ноября оставалось четыре дня.

Десятый грузовик закончили шестого ночью. Окрасили в красный цвет, цвет революции, и поставили сушить. К утру он обсох, но был липким, и, когда до него дотрагивались, на красной эмали оставались следы.

Все десять машин выстроили в ряд. Гудели моторы, из выхлопных труб вырывались клубы серого дыма. Пели шестерни в коробках передач. Шоферы ходили вокруг машин. Подкачивали баллоны, ставили зажигание.

— Ну, тронулись! — распорядился управляющий. — По машинам!

Колонна двинулась.

Соблюдая дистанцию, выкатывались из заводских ворот. За рулем головного грузовика сидел инженер Ципулин в черных перчатках с крагами. Встречный ветер рвал кумачовое полотнище, прикрепленное по борту. «Рабочий-хозяин строит автопромышленность, которой не было у капиталиста-хозяина!»

Когда въезжали на Красную площадь, оркестр в длинных кавалерийских шинелях, блеснув трубами, заиграл было «Встречный марш», но звуки его потонули в нескончаемом «ура!» и «даешь!»

Грузовики были красные как знамя. И даже еще красней.

— Да здравствуют советские рабочие!

— Ура!!!

Вся амовская колонна, все те слесари, токари, литейщики, кузнецы, обойщики, сверловщики, инженеры и служащие конторы, счетоводы, бухгалтеры, все, кто ехал на десяти красных грузовиках, и те, кто шел следом, потому что на всех места не хватило, запели «Вихри враждебные».

— «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут...»

Управляющий Георгий Никитич с глазами, полными слез, с учащенным сердцебиением от восторга и радости, его охвативших, пел вместе со всеми, и ему казалось, что над площадью из всех голосов громче всех его голос поднимается, забирает вверх к куполам Василия Блаженного и катится в четком ритме по зубцам кремлевской стены, как по клавишам.

— «Но мы подымем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело...»

Расцеловав всех, кто оказался рядом, Георгий Никитич уже за Каменным мостом сел в свой «протос» и разрыдался. Кузяев опустил боковое стекло.

— Никитич, ты это... ну... успокойся... Никитич...

— Ой, Петя, сил нет... До какого ж счастья дожил...

А между тем в заводской столовой, украшенной флагами и портретами вождей мирового пролетариата, готовились к торжественному собранию и ждали гостей из ВСНХ, Моссовета, ЦУГАЗа, Металлургтреста, Госбанка... Ждали делегаций от «Динамо», «Серпа и молота», «Красного пролетария».

— «Пусть буржуй пузырится, Коминтерн все ширится, СССР крепчает и к борьбе зовет», — пели заводские синеблузники. И весь зал подпевал под баян:

— «Покраснел китаец, покраснел индус, я, говорит, хозяина эх, больше не боюсь!»

У заводской проходной возле десяти красных грузовиков стояла толпа, и в ртутной глубине автомобильных фонарей отражались возбужденные лица.

Вспоминали события дня. На Театральной площади, возле здания Автоклуба, когда колонна остановилась, чтобы проверить моторы и подождать отставшую машину, к ним вышли работники клуба и его старые члены, еще с дореволюционным стажем. Начались вопросы, и удивление было чрезвычайное.

— Один дядёк грузовик наш со всех сторон обошел, все клейма осмотрел, ажно под картер заднего моста подлез, гриб старый, и все не верил, что наши машины! «Какого, — спрашивал, — завода». — «С АМО!» — «АМО, — твердит, — машин не выпускает».

— А у нас, ребята, тоже один допытывался, неужто сами сделали.

— Чего один! Считай, каждый спрашивал!

— Шоферам почет! Товарищ Ципулин, сядьте за штурвал, покрасуйтесь, а мы поглядим.

— Подсади, братва, героя труда!

— Да что вы, что вы, товарищи, — смущенно отнекивался Ципулин, и розовая краска заливала его всегда бледное лицо. — Я, я, право... Я понимаю...

Парень в морском бушлате, слегка навеселе по поводу пролетарского праздника, ударил чечеткой: «Эх, яблочко, да на тарелочке, два матроса подрались за одной девочки...» Ему замахали: «Давай другую».

А в столовой на только что сколоченной деревянной сцене синеблузники маршировали, размахивая красным флагом.

— «Нет войны, но враг живет, значит, передышка, коль опять за пулемет, то буржуям крышка!»

— Хорошая песня, — сказал Петр Платонович Кузяев и, наклонившись к сыну, сидящему рядом, зашептал. — Надо тебе, Степка, гармонь купить. Куда как хорошо! Я тебе гармонь куплю...

На него зацыкали:

— Дайте слушать! В самом деле, Петр Платонович.

— Виноват, виноват... — и прошептал совсем тихо в Степино ухо: — Я тебе куплю. Вспомни мои слова!

Когда выходили из столовой, задержались у новых грузовиков. Толпа вокруг не редела. Все свои, автомобильщики. Интересно.