Зелёная кровь. Собачий вальс - [4]

Нос Рамона сморщился сам собой, а верхняя губа вздернулась над клыками. Но он все-таки желал быть корректным, а потому вдохнул внутрь свое раздражение и сказал всего лишь хмуро:

— Меня подстрелили капсулой, наверное, со снотворным. Или с чем-то вроде, — и почесал бок, где место укола ещё зудело и ныло. — Внутри все сухо, совсем сухо, даже больно… Тебе что, воды жалко?

Кот в продолжение этой речи внимательно, с непроницаемым выражением, разглядывал темное пятнышко на бетоне, начесывая бакенбарды влажными пальцами. Потом мягко улегся на пол и снова потянулся.

— Вот что, — изрек, наконец. — Морду от решетки, бобик.

Рамон зарычал.

— Не заводись, — кот даже не счел нужным фыркнуть. — Просто — морду от решетки. Я поставлю миску.

Рамон сглотнул до боли в горле и сел на корточки, прижимаясь спиной к прутьям клетки с противоположной стороны и не сводя с воды глаз. Кот усмехнулся, неуловимо, еле заметно, как всегда усмехаются кошки, и, развалившись по полу животом, подтолкнул миску к решетке с Рамоновой стороны.

Рамон дернулся к воде едва ли не быстрее, чем кот успел убраться подальше. Потащил было миску к себе — но она не проходила между прутьями. Пришлось черпать воду горстями и хлебать из пригоршни. Кот, поджавшись в комок, обнимая колени, следил за каждым движением Рамона.

Как это прекрасно — вода! Как мы это не ценим, когда кругом полно воды! Когда можно съесть миску овсянки с мясом, напиться вволю и валяться на пузе, играть костью, отщипывать самые вкусные кусочки присохшего мяса и хряща, ни о чем не думая! И как худо, когда собственный язык превращается в наждак, а все внутри огнем горит…

Рамон с наслаждением облизал мокрую ладонь и посмотрел на кота нежно.

— Ты — славный зверь, — сказал прочувствованно. — От тебя хорошо пахнет, я уже привык.

Глаза кота сузились в щелочки.

— Забавный бобик, — пробормотал он. — Ну, пахнет от тебя тоже, положим, неплохо. Но это не помешает мне тебя убить, если что. Имей в виду.

Рамон не столько оскорбился, сколько удивился.

— Не знаю, убьешь или нет, — сказал он дружелюбно, не в силах отвлечься от вкуса воды, припахивающей котом, долго стоявшей в алюминиевой миске, тепловатой, но прекрасной, — только не понимаю — зачем тебе пытаться?

Кот задумчиво рассматривал собственную руку — длинный свежий шрам с тыльной стороны. Потом проговорил не спеша:

— Да ты что, еще не понял, где находишься, бобик?

Рамон снова принюхался. Теперь, когда жажда ушла, голова прояснилась, кроме запахов пришли звуки — такие же скверные, как и запахи. Вдалеке, будто за стеной, кто-то скулил, как больной щенок — скулеж моментами переходил в подвывание, а потом снова в скулеж. С другой стороны лаяли, вернее, взлаивали истерическим фальцетом, а потом кто-то расхохотался пронзительно и безумно, и смех оборвался визгом.

Сумасшедший дом какой-то, подумал Рамон, а вслух сказал:

— Приют для бродяг? Да?

Кот искоса взглянул на него. В громадных раскосых глазах впервые мелькнула капелька тепла.

— Бедный бобик, — протянул он с каким-то даже сожалением. — Ты домашний, да?

— Я служебный, — сказал Рамон. — Я из Службы Безопасности.

Кот вздохнул.

— Хоть об этом-то молчи, дурачок, — сказал он совсем тихо.

Его тон не особенно Рамону нравился. Не представлялось возможным хорошенько понюхать кота, а надо бы как следует нос ему обнюхать, виски, руки на сгибах локтей — а еще дельно бы весь низ нормально обнюхать. Из-за недостатка обонятельных данных Рамон чувствовал себя несколько скованно в суждениях. Кошачий запах, пропитывающий клетку, казался слишком абстрактным, в нем было слишком много усталости, злости и застарелой боли — а важные подробности как-то сгладились, нивелировались. Но если судить по этому общему запаху, кот родился не раньше Рамона. А может, и позже. А младший не должен так…

Распоряжаться? Командовать? А если он пытается предупредить? Откуда коту знать Кодекс Стаи? Они же анархисты, коты. И эгоисты. И нет у них ни совести, ни моральных устоев.

Рамон снова вспомнил, что собирался быть корректным. Хотел спросить, что кот имеет в виду — но тут где-то далеко хлопнула тяжелая дверь. Те, сумасшедшие, подняли такой гам, что в общем лае, вое и стонах Рамон не мог ничего разобрать.

Кот на миг насторожился, сжав кисти рук между коленями — но тут же развалился на своем войлоке в истомной расслабленной позе. Рамон не понял, что это значит: то ли ложная тревога, то ли не тревога для кота, то ли он демонстрирует нечто, непонятное для Рамона, не мыслящего жизни без Кодекса Стайной Чести, но очевидное для других — во всяком случае, поведение кота заставило сосредоточиться и напрячься.

— Что это? — спросил Рамон вполголоса.

— Ничего у них не бери, ничего не ешь, ничего не пей, — еле слышно шепнул кот, щурясь. — Молчи, молчи, молчи.

Рамон замолчал и сел в угол, окруженный глухими стенами. Он слышал голоса своих сородичей, но уж не голоса чужой Стаи — в них не было никакой общности, это само в уши лезло. Он никак не мог уловить смысла — только в одном из голосов слышалась такая безнадежная тоскливая боль, что у Рамона сердце заныло.

Что же с бедолагой делают, подумал Рамон, и мышцы на хребте напряглись, будто поднимали шерсть. И кто эти «они»? Неужели же…