Зеленая книга леса - [3]
Бывают годы, когда не подснежники и не другие растения становятся первым украшением пробуждающегося леса. После малоснежных и холодных зим быстро сходит снег, но земля еще скована морозом и неохотно выпускает травяные ростки. И в неодетом, светлом лесу в солнечный день, когда быстро подсыхает, коробится и громко шуршит под ногами крепкая дубовая листва, вылетают самые красивые лесные бабочки. Спрятавшись от ненастья в последний день прошлогоднего бабьего лета, отсидели они полгода в дуплах, кучах хвороста, поленницах и снова явились миру такими же яркими, свежими. Не поблекли от зимних морозов и долгих оттепелей, не потускнели и не запылились их крылья, не разучились летать бабочки.
Где береза, там непременно встретится траурница. Сидя на теплой бересте, она на полный размах разворачивает все четыре крыла, темное поле которых окаймлено голубой чеканкой и светло-желтой лентой. Береза — ее родное дерево, на нем родилась она в прошлом году, и сейчас оно напоит ее сладковатым соком из дятловой подсочки. На тоненькой осинке, полуобняв пестрыми крыльями зеленоватый стволик, греется углокрыльница. Порхают над самой землей крапивницы, а встречаясь друг с другом, в стремительном воздушном переплясе взвиваются парами выше деревьев. Вспугнутый, мелькает сильными взмахами крыльев павлиний глаз. А больше всего желтоватых и желтых лимонниц.
Не трогают бабочек птицы, не страшны им предрассветные заморозки, от снегопада снова прячутся, куда попало. Не столько им большое тепло нужно, сколько яркое солнце; нет его — и нет над цветочными коврами этих крылатых вестников весны.
Перезимовав под лесной ветошью, пробуждаются, едва пригреет солнце, красноспинные божьи коровки. Снег рассыпчатый вокруг, два темно-зеленых листа, два темно-синих бутона над ними, а на листьях — две божьих коровки, два жучка-солнышка. Добежали каждая до конца листа, потоптались, повернули назад, пробежали навстречу друг другу, по очереди поднялись к бутонам, словно проверяли, готовы ли, и спустились к земле.
Среди лесного цветочного потопа вдруг явятся взору иные дива — цветные ранневесенние грибы. Как неглубокие чашечки, не крупнее трехкопеечной монеты, растут грибки лососево-розового цвета. На полусгнившей ветке рядком расположились черные, без всякого оттенка и блеска грибы-рюмочки.
После долгого зимнего однообразия весеннее изобилие цветов ошеломляет нас и поражает великолепием. Рука помимо воли срывает сначала первый попавшийся цветок, потом тянется к лучшему, а глаз ищет, где растет еще красивее. И вместо маленького букетика из леса мы выносим охапку загубленной красоты. Богатство природы мешает проявиться чувству тревоги за судьбу и подснежников, и сон-травы, и хохлаток, и тех растений, которые зацветают после них.
а девятый день весны, опередив подснежники, зацвела по опушкам лещина. Вытянулись, потолстели и пожелтели, будто напитавшись солнечного света, ее сережки и ждали только ветра, чтобы тот вытряхнул из них пыльцу. Ветра не было, но на ветку села, вспорхнув с земли, небольшая птаха с оранжевыми щеками и шеей, и весь куст мгновенно окутался желтоватым облачком. Не успел золотистый ореол ни осесть, ни отплыть в сторону, как пропела зарянка короткую песенку. Помолчав, повторила еще, и словно прибавилось от незатейливого малинового напева тепла и света у весеннего дня.
Эта короткая песенка была чиста, как вода в лесном ручье, звучна, потому что не было еще других лесных певцов, и немножко грустна, потому что словно замирала к концу. У птицы было задумчивое выражение черных глаз, больших и круглых, и настолько гармонировало оно с минорным напевом, что спой зарянка свою песню чуть быстрее или с соловьиной громкостью, как вмиг исчезло бы все обаяние.
Песня у зарянки проста, но красива. Малиновый свист переходит в звенящую трель, которая замирает неоконченной, словно птица, оборвав ее, затаивает дыхание, чтобы уловить отголосок последнего звука. Но голос ее хотя и чист, слишком слаб, чтобы родить в пустом лесу эхо. После короткого молчания зарянка начинает новую песню, в которой те же самые ноты расставлены в ином порядке. После следующей паузы между стволов разносится еще один напев. При одинаковом общем строе, одной громкости и продолжительности каждая чем-то отличается от уже спетых, но птица все никак не выберет, какая же лучше всех. Не изменяются ни темп, ни тональность, ни продолжительность песенки, но чудится, будто после зарянки повторяет ее невидимый пересмешник, не схвативший верного мотива, но и не нарушивший его музыкального единства.
В разгар весны в хороших песенных местах утром и днем голос зарянки немного теряется в птичьей многоголосице, хотя поет она не меньше других. Зато на вечерней заре, когда успокаивается дневной ветерок, никто из птиц друг другу не мешает, никто никого не перебивает, убаюкивающее пение зарянки слышно отчетливо. Гаснет заря — и один за другим смолкают певцы, словно очарованные вечерним покоем леса.
Бывает, что в середине апреля холодный ветер пригонит с севера переполненные сырым снегом тучи, и он, как зимой, в одну ночь пригнет к земле кусты и молоденькие деревца, завалит цветущие подснежники. Но утром в заснеженном лесу снова запоют зарянки, и с потеплевшей земли, с зелено-голубых ковров, словно от их пения, исчезает белая пелена, и молодые травы снова тянутся к солнцу, как после теплого дождя.
