Зелен камень - [9]

У театрального подъезда было людно. Павел увидел Марию Александровну и Валентину; они стояли рука об руку у края тротуара.

— Валя, получи жениха! — Ниночка мастерски подкатила к тротуару. — Здравствуйте, Мария Александровна! Охота вам забираться в духоту! Садитесь в машину, прокачу без счетчика.

В толпе засмеялись; машина уехала.

— Как я ее понимаю… — вздохнула Валентина, когда Павел передал ей разговор с Ниночкой.

Начался спектакль. В антракте втроем вышли в фойе. К ним присоединились товарищи Павла, выпускники Горного института. Спорили об игре артистов, уславливались о завтрашней встрече на вокзале; но Павлу казалось, что все проходит в стороне. Мысли невольно возвращались к дому Халузева. Он как бы вновь вслушивался в слова старика, взвешивал их и все больше убеждался, что был в тягость Халузеву. Почему? Снова и снова вспоминал слова Никомеда Ивановича о Петре Павловиче Расковалове. Старик не верил тому, что Петр Павлович хотел бежать от советской власти за границу, не верил и тому, что Петр Павлович погиб в Сибири на пути в эмиграцию. «Где и как погиб отец? — думал Павел. Ведь Халузев все же считает его умершим…» Ответа он найти не мог, но маячила надежда, что отца, его отца, не было среди белоэмигрантов, врагов советской власти, бросившихся за границу, чтобы продолжать борьбу с советами… Невольно для Павла всплывала в памяти белая дверь, но раз от разу эта история казалась все нелепее: пришел человек к умирающему старику, вообразил совершенно невероятное, а старик, умирающий, тщедушный, вручил ему бережно сохраненный подарок отца, точно гору с плеч сбросил, и остался доживать свои дни в сонном домишке на Мельковке.

Кончилось тем, что Павел вовсе отбросил мысль о белой двери, как совершенно пустую, вздорную.

В середине третьего действия он точно проснулся. Чрезвычайно удивило то, что он бездеятельно следит за развитием спектакля, игрой актеров, аплодирует, даже не позволяет себе ощупать кисет, оттягивающий карман. Наконец занавес опустился в последний раз. По обыкновению, они с Валентиной проводили Марию Александровну, затем Павел проводил Валентину до студенческого общежития и почти бегом вернулся к себе.

— Я еще почитаю, — сказала Мария Александровна, когда он заглянул в ее комнату. — А ты не засиживайся… Да, кстати, ты был у Халузева?

— Был и получил завещание отца и завещанное. Если можешь, зайди ко мне.

Павел прошел в свою комнату.

5

Он зажег свет, присел к письменному столу, достал из кармана кисет и внимательно осмотрел черную сургучную печать с инициалами отца. Печать соединяла ремешки; кисет можно было открыть, лишь сломав сургуч. Пощадив печать, он перерезал ремешок и растянул горловину кисета. Слежавшаяся, загрубевшая складка кожи уступила неохотно.

Павел заглянул внутрь, не поверил себе и опрокинул кисет.

Сверкающая струя вырвалась на свободу. Пылающие тяжелые камни высыпались на стол, оставив в глазах удлиненный след, какой оставили бы огненные капли.

Павел порывисто склонился над камнями, притянутый зеленым сиянием. Его охватило восхищение, как бывает в тот миг, когда человеку вдруг, внезапно открывается безусловное совершенство. Уралец, хорошо понимавший красоту камней, Павел застыл, оцепенел. — Чудо! — прошептал он. — Что же это такое?

Улыбаясь смутно, как во сне, он медленно перебирал веские камни, удивляясь тому, что на пальцах не остается следа прозрачной зелени, наполнявшей клетки невиданно искусной огранки, зачарованный чудесным блеском. Он был зеленым, но зелень казалась теплой, согревающей.

«Зелен камень, дивный камень, — мысленно повторял Павел. — Рубин по сравнению с ним холоден, как лед. Альмарин? Да, это альмарин. Никогда природа не создавала ничего подобного по цвету и блеску. Сколько радости, силы, спокойствия!»

Вздрогнул, когда постучали в дверь; не сознавая, что делает, скомкал пустой кисет, спрятал в карман, опомнился, провел рукой по лбу.

— Можно, — сказал он, пошел навстречу матери, взял ее руки в свои: — Посмотри на подарок отца, — и посторонился.

Мать увидела камни, подошла, склонилась над сокровищем, подняв руку к горлу, точно ей нехватало воздуха.

— Да, это его камни, — сказала она. — Кто тебе их дал? Халузев? Как странно…

— Это уральский альмарин, но мне все не верится! Я видел когда-то альмарины у мил-друга. Те камешки были жалкими по сравнению с этими красавцами. Отец любил альмарины?

— Очень любил. У него было несколько камней, и неплохих, но я не знала, что он составил такую коллекцию. Он, к тому же, нуждался в средствах.

Перебирая камни, Павел покачал головой.

— Коллекция? Нет, мама, вернее всего это не коллекция, не собрание. Посмотри, камень от камня не отличается ни цветом, ни огранкой. Это все камни из одной жилы, из одного гнезда, обработанные одним гранильщиком, по-видимому большим умельцем.

Мать села у окна, закуталась в платок.

— Меня больше интересует само завещание, — едва слышно проговорила она. — Что в нем было?

— Оно при мне…

И когда мать кончила читать, сказал, не обернувшись к ней:

— Ты говорила, что он бросил тебя внезапно, жестоко, недостойно, а он думал о тебе, заботился о нашем будущем…