Зэками не рождаются - [8]

Вакантные места, конечно, были, но увидев 'справило", то есть справку об освобождении, почти каждый начальник или инспектор отдела кадров Х)чень быстро и изобретательно придумывал обоснованную причину отказа.

Как-то, уже отчаявшись в поисках работы, он забрел на молочный завод и увидел огромное объявление у входа на территорию предприятия, из которого следовало, что заводу требуется большое количество специалистов.

Директор завода, упитанный и розовощекий, как поросенок, мужчина лет сорока, с накачанным, словно футбольный мяч, животом, встретил Осинина хамски-небрежно, по-сибаритски Развалившись в кресле.

— Что скажете, молодой человек?

— Да вот, — топчась на одном месте с ноги на ногу, промямлил нерешительно Виктор. Хотел бы кем-нибудь устроиться. Я здесь рядом живу, и мне было бы очень удобно.

— А почему вы стриженный? Наверное, из лагеря освободились, — участливо-ханжески спросил он, предвкушая удовольствие от предстоящей экзекуции.

— Да, вы угадали, — вымученно улыбнулся Осинин.

— И сколько?

— Десять.

— У-у, да вы просто рецидивист, молодой человек. Были здесь такие артисты, бывшие советские осужденные, «твердо ставшие на путь исправления». Как через проходную проходят, так обязательно затаренные[18] идут основательно, пока ОБХСС не вмешается.

— Я не из таких, товарищ директор.

— Может быть, согласен. Но все же, скажите честно, — продолжал утонченно измываться директор завода, — как вас там кормили в зоне, плохо, да?

— Да, несладко было. С утра каша овсяная на воде, в обед опять овсянка, а вечером килька ржавая или варево из рыбьих потрохов, и так почти каждый день овес, аж лошадям стыдно в глаза было смотреть. Впору от овсяной каши хоть самим кричи иго-го!

— Серьезно? Вы такой совестливый? У-у! А теперь решили на халяву молочка и сметаны похряпать, да? — съехидничал начальник и залился смехом.

Только теперь Виктор понял, что его подло и гадко разыграли, а он-то раскатал губу, кретин проклятый, душу свою выворачивать начал перед какой-то плесенью. Осинин с. большим усилием сдержал себя, лишь бугры челюстных мышц напряглись, да твердый, пронизывающий насквозь презрением взгляд выдавал его состояние.

Он резко выдернул из его трясущихся от смеха рук свой документ.

— По себе судите? Бадайские молочницы! На дармовых харчах разъелись, кандомы штопаные!

Резко хлопнув дверью, он вышел на улицу. Дул резкий ветер, Виктор с облегчением подставил снос разгоряченное лицо потоку освежающего воздуха. Понадобилось несколько минут, чтобы он, тяжело задыхаясь от гнева и оскорбленного самолюбия, пришел в себя.

Прошло почти два месяца с того дня, как Виктор начал обивать пороги неприступных кадровиков, но везде ему недвусмысленно, иногда вежливо, а иногда убийственно холодно отказывали.

Если так будет продолжаться и дальше, то не ровен час, что его через месяц-другой снова упрячут за колючие проволоки.

К нему уже зачастил по вечерам участковый Петр Васильевич, умно выспрашивая насчет работы.

— Ну, как дела, Витек? — добродушно усмехался в свои темно-русые усы инспектор, а сам украдкой исподлобья рассматривал его самого и вещи, чтобы узнать, вовремя ли вернулся под домашний арест его подопечный, не собирается ли податься куда-нибудь в бега, но следов оргии и вакханалии и прочих нарушений святых социалистических устоев вроде бы не замечал и, уже по-настоящему добрея, продолжал расспросы. — Какие успехи, Витек?

И если видел, что Осинин отмалчивался, почти заинтригованно и спешно спрашивал:

— А с работой как? Устроился?!

— Да нет пока, гражданин, тьфу ты, черт, товарищ начальник. — От своей зоновской многолетней привычки всякий раз употреблять это заученное обращение «гражданин начальник» он никак не мог отвыкнуть, и это его частенько подводило, особенно в первые месяцы адаптации к воле, когда на улице у него проверяли документы или когда он вынужден был обращаться к постовому милиционеру, чтобы узнать дорогу в не совсем еще знакомом ему городе.

Как только Осинин обращался к милиционерам и по неосторожности употреблял выражение «гражданин начальник», те тотчас же преображались, и от их предупредительного тона не оставалось и следа. Некоторые испуганным, а некоторые подозрительно-колючим взглядом пронзали его и готовы были немедленно отвести в отдел.

— Документы! Предъявите ваши документы! — взвинченно от испуга кричал какой-нибудь вновь испеченный блюститель порядка, только что одевший форму.

— Что, освободились недавно? — спрашивали другие, озабоченно и вроде бы участливо.

Частые визиты участкового инспектора в восторг, безусловно, никого не приводили и служили для досужих обывателей, в особенности для пенсионеров, лишь лакомой пищей для перемывания косточек Осинина.

— К кому энто приходил сегодня Петр Васильевич? — спрашивал какой-нибудь старикан у своего соседа.

— Не знаете к кому, что ли? К тюремщику, — грозно выпучив глаза, выпаливал тот.

— Но ведь там энта самая врачиха, как ее? — тер осоловелые глаза старикан, пытаясь вспомнить, — Антонина Геннадьевна!

— Во-во, врачиха. Дак она спуталась с энтим разбойником, говорят, его банда двести человек угрохала.