Зекамерон XX века - [40]

— Насчет барахла он прав, — проговорил задумчиво Юра, когда мы вернулись в палату, передав халаты опоздавшим, — попаду на пересылку — заботам конец. Бубновый туз быстро оденет. — Он сделал жест, будто раздает карты.

Подошел Маркевич со списком.

— Когда вам?

— После обеда.

— А я сегодня вообще никуда! — Бегемот удалился, и Юра мне объяснил: — Еще ревматизм схватишь на таком морозе! Для нас, знаете, больные суставы — катастрофа, пропадает подвижность, гибкость пальцев, какая может быть работа!

Мы снова легли рядом — наши кровати были спарены, — и Юра продолжал распространяться о своей профессии:

— Работал еще подростком, хорошо помню нэп. Богатые были нэпманы, бумажники набитые (Юра говорил со мною подчеркнуто книжным языком, когда же болтал со своими, я половины не понимал). Но кое у кого имелись браунинги, незаконно, ясно, и налетать на таких отваживались только те, кто и сам был хорошо вооружен, иначе прихлопнут. Так убили моего друга, Лешу Черного, наверно, грузин был, смуглый, старше меня, из беспризорных, его все знали. Работал как виртуоз, и только на Московском вокзале, изредка на Витебском. Но вот судьба — встретил раз последний поезд из Пушкина, тогда он назывался Детское Село, народу немного, темно, дождик… Заприметил фраера, одет как нэпман, не старый еще, под ручку с фифочкой. Мой Леша за ними до «Пяти углов», пьяного играет, к бабе пристает. Фраер его отталкивает, и за это время Леша ему карман обчистил, идет, шатается дальше как ни в чем не бывало. Слышит, тот вдруг спокойно так говорит: «Подожди, Аннушка» — и к нему. «Постой, — кричит, — парень, поговорим!» До темного переулка было близко, Леша сделал два прыжка, тот следом не побежал, только — бац! — и мой Леша упал. Говорил, как кувалдой ударило, ноги разом подкосились, а из плеча хлынула кровь. Лежит на боку, видит, как тот к нему подходит, нагибается, в руке вот такой шпалер, и раз — ему в зубы, потом обшарил, достал свой бумажник, дальше шмонает, сразу видно — опыт есть. Забрал еще один бумажник и пару часов. Тут со стороны Невского два мильтона бегом, наверно, выстрел слыхали. Этот тип отскочил в тень и палит раза три, одного ранил, второй в подворотню да из нагана в него. Тип дал ходу, но со злости еще раз выстрелил в Лешу, в руку попал. Мильтон за ним, народу куча, забирают Лешу в больницу, все его жалеют, мол, подстрелил бандит мальчика. Наложили ему повязку, вдруг он слышит, звонят в угрозыск, следователь обещает приехать, допросить жертву. Леша, как только услышал фамилию следователя, тут же попросился в уборную, оттуда — во двор, подворотнями, закоулками, ax, ox, мать твою… дал дёру. Зашел в знакомую хазу, оттуда мы его на пролетке среди бела дня на Васильевский остров, с неделю отлеживался. Думали, все в порядке, и вдруг — заражение крови. Врача долго не могли найти, привезли из Гатчины старика, бывшего военфельдшера, тот рад заработать, только Леша уже приказал долго жить… Артист был! Любил иностранцев, какие у них часы — «Омега», «Гласхютте», завод классный, крышка золотая!.. Наши лучшие были «Павел Буре»…

— А если попутают? Ведь было, верно, Юра?

— Конечно, не без этого. Иногда со стороны заметят, но редко. Ну, когда попутают, уж как удастся. Надо смотреть на личность. Кого умоляешь, кого подпугнешь, иногда нож покажешь. Приходилось терпеть такие побои — не приведи господи! Не помучишься — не научишься! Только я всегда берег свои пальцы. Леша сколько раз твердил: «Мы специалисты высшей марки и должны беречь свой рабочий инструмент…» Раз попутали меня трое, затащили в подворотню, мне тошно стало: изобьют, думаю, до смерти. Но нет — ни мата, ни побоев. Один говорит другому: «Она, наверно, уже дошла до участка?» Он, гад, оказывается, жену послал за мильтоном. Я говорю: «Дай лучше в морду и отпусти!» Он: «Нет, голубчик, все по закону!» Все трое, как быки, не вырваться, и ножом ничего не сделаешь — держат за руки. Тут и мильтон. Не успел я рот раскрыть, как врежет мне рукояткой нагана в шею! Мертвым свалился… Вот те и «все по закону». Так отсидел первый срок, потом еще и еще…

Юра преспокойно вынул папиросу и чиркнул спичкой — тут он был в законе, другого строго наказали бы за курение в палате!

— И золотые были времена, — продолжал он мечтательно, — жил как пан, деньги, девушки, полно друзей… В сорок первом бежал из-под Горького, только что схватил пятерку. Эвакуация! Был в Новосибирске, Ташкенте — красота! Но дернул меня черт на Дальний Восток — в Хабаровске схватил червонец и попал сюда. Ну, Колыма! Даже работать приходилось, не то что в материковских лагерях. Здесь начальство наших законов не признает. Устроился цирюльником, рука твердая, профессиональная тренировка, что ни говори. Теперь — амба, эти четыре года больше работать не буду. Плохо, что поговорить не с кем. «Лекарство» ребята иной раз подбросят, но им самим туго, урки врачей должны просить, морфий — дефицит!.. Да, с моей головой мог иначе преуспеть в жизни, но мне интересно — втягиваешься в работу. Не принято так называть наше занятие, но оно и есть по сути настоящая, сложная работа. Попробуй-ка достать лопатник, то есть бумажник по-вашему. И на память не жалуюсь, помню все книги, которые читал или слышал по рассказам, клиентов всех до одного узнал бы, кажется, в лицо! Учиться не успел, время такое было, после революции, жаль!