Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - [5]

Наша улица длиной в двадцать домов являла собой Объединенные Нации в миниатюре: дети у нас водились всех мыслимых цветов, кроме, пожалуй, синих и зеленых. Это была хорошая улица. Денег ни у кого не было, но за все годы, что я там прожил, я не упомню, чтобы чьи-нибудь двери запирались в дневное время, да, если уж на то пошло, и большую часть ночи тоже. Это была отличная улица, жить на ней было хорошо, и нас окружали друзья, но через несколько недель после появления Анны и улица, и люди на ней расцвели, как лютики весной.

Даже наш одноглазый кот Босси и тот как-то присмирел. Это был боевой полосатый котяра с драными ушами, убежденный, что люди по природе своей низшие существа. Но под влиянием Анны он стал подолгу оставаться дома и очень скоро даже начал воспринимать ее как равную. Я мог часами стоять возле черного хода и, надрываясь, орать: «Босси! Босси!» — он бы даже не почесался откликнуться, но с Анной было совсем другое дело. Один только звук ее голоса — и он тут же материализовался у крыльца с идиотской ухмылкой на морде.

Босси представлял собой двенадцать фунтов[4] злобного меха пополам с когтями: в доказательство этого у меня имелась внушительная коллекция шрамов. Продавец кошачьего корма обычно оставлял нам завернутые в газету мясные обрезки под дверью. Босси, как правило, прятался в темном коридоре или под лестницей, ожидая, когда кто-нибудь пойдет забирать мясо. Как только дверь открывалась, он вылетал, подобно мелкой зубастой и когтистой фурии, из своего убежища и с боями прокладывал себе путь к еде. Если от цели его отделяли человеческая нога или рука, он просто брал препятствие штурмом. Чтобы укротить его, Анне хватило одного дня. Сурово погрозив ему пальцем, она прочитала краткую лекцию о вреде обжорства и пользе терпения и хороших манер. После этого Босси в течение пяти минут поглощал свой обед кусочек за кусочком из рук Анны, вместо того чтобы, как обычно, заглотить его за тридцать секунд. Тем временем Патч прилежно практиковался в искусстве отбивания новых ритмических рисунков хвостом по полу.

Позади дома у нас имелся садик, в котором обитала странная компания кроликов, горлиц, трубастых голубей и лягушек и даже пара ужей. Для Ист-Энда этот садик, или «Двор», как мы его гордо величали, был весьма солидного размера: небольшой клочок травы, несколько цветочков и огромное дерево футов сорока вышиной.[5] Так или иначе, у Анны здесь был полный простор для упражнений в волшебстве. Однако никто не подпал под ее чары столь полно и добровольно, как я. Работал я в пяти минутах ходьбы от дома и всегда являлся к обеду где-то в полпервого. Раньше, уходя после обеда обратно на работу, на вопрос мамы, когда меня ждать домой, я обычно отвечал: «Где-то около полуночи». Теперь ситуация в корне изменилась. Анна провожала меня до калитки, дарила весьма мокрый поцелуй и получала обещание, что я буду дома не позднее шести. После работы я обычно выпивал несколько пинт пива в ближайшем пабе и играл несколько геймов в дартс с Клиффом и Джорджем, но теперь все это осталось в прошлом. Сразу после гудка, говорившего об окончании рабочего дня, я едва ли не бегом мчался домой.

Дорога приносила особое удовольствие: с каждым шагом я приближался к ней. Улица, по которой я шел, полого загибала влево, и нужно было одолеть примерно половину пути, прежде чем вдали показывался наш поворот. Она была там. В дождь и в ведро, под снегом или под порывами пронизывающего ветра Анна уже стояла на своем посту; лишь однажды она пропустила встречу — но об этом позже. Вряд ли возлюбленные встречались с большей радостью. Увидев, как я выворачиваю из-за угла, Анна трогалась мне навстречу.

Ее умение придавать лоск любой ситуации всегда поражало меня до глубины души. Каким-то сверхъестественным образом она всегда делала нужные вещи в нужное время и к вящей пользе ситуации. Мне всегда казалось, что дети сломя голову несутся навстречу тому, кого любят, — но только не Анна. Завидев меня, она трогалась навстречу, не слишком медленно, но и не слишком быстро. Она была слишком далеко, чтобы я мог узнать ее на таком расстоянии. Казалось бы, ее можно было принять за какого-нибудь другого ребенка, ан нет — роскошные медные волосы не оставляли места для сомнений.

Прожив у нас первые несколько недель, она взяла моду вплетать для этой встречи в волосы темно-зеленую ленту. Сейчас, оглядываясь назад, я подозреваю, что эта прогулка мне навстречу была тщательно продумана и просчитана. Анна в полной мере постигла смысл этого ритуала и мгновенно поняла, как продлить его и придать ему особую значительность. Для меня эта пара минут была исполнена неизъяснимого совершенства — невозможно было ничего ни убавить, ни прибавить, чтобы не нарушить их тонкого очарования.

Что бы она там себе ни думала, а разделявшее, нас пространство, казалось, можно было пощупать рукой. Через него ко мне устремлялись, потрескивая, словно электрический ток, ее развевающиеся волосы, искорки, сверкавшие в глазах, ее счастливая и нахальная ухмылка. Иногда, ни слова не говоря, Анна касалась моей руки в знак приветствия; но иногда за несколько шагов до меня с ней происходило удивительное превращение: следовал взрыв — и одним гигантским прыжком она оказывалась у меня на шее. А то она останавливалась прямо передо мной и молча поднимала ко мне сложенные ладошки. Довольно быстро я понял, что это означало: она нашла что-то интересное. Тогда мы садились и тщательно изучали, что принес нам новый день — жука, гусеницу или камушек. Мы молча рассматривали находку, склонив головы над новым сокровищем. На дне ее глаз плескались и играли вопросы. Что? Как? Почему? Я ловил ее взгляд и кивал головой; этого было вполне достаточно, и она кивала в ответ.