Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - [24]

Когда мне все это объяснили, моя первая мысль была о бедном старике Магомете. Он добровольно пошел к горе, но Анна на такое согласна не была. Она не пошла к горе и не призвала ее к себе — она просто сказала «пшла вон!». И гора послушно убралась. И хотя теперь я прекрасно знаю, что никакой горы там не было и ничто не мешало мне двигаться дальше, все же бывали случаи, к счастью, немногочисленные, когда у меня было такое чувство, будто меня стукнули чем-то тяжелым по голове. Это как если бы ты шел себе и шел и вдруг врезался в гору, которой почему-то до этого не было видно. Может быть, в один прекрасный день я смогу ходить без опаски, не увертываясь от гор на каждом шагу.

Что до проблемы со ЗДЕСЬ и ТАМ, объяснение я получил следующее:

— Где ты? — спросила она.

— Здесь, конечно, — ответил я.

— А где тогда я?

— Там!

— Где ты об этом знаешь?

— В каком-то месте внутри меня.

— Тогда ты знаешь мою середину в своей середине.

— Ну… да, вроде так.

— Значит, ты знаешь мистера Бога у меня в середине у тебя в середине, и все, что ты знаешь, и всех, кого ты знаешь тоже, ты знаешь у себя в середине. У каждой вещи и у каждого человека, которых ты знаешь, в середине мистер Бог, и поэтому их мистер Бог и у тебя в середине тоже — все просто.

Когда мистер Уильям Оккам сказал: «Глупо тратить много там, где можно потратить мало», — он изобрел свою знаменитую бритву,[29] но наточила ее Анна!

Стараться не отставать от Анны с ее идеями было очень утомительно, особенно потому что учиться я давно уже закончил или думал, что закончил. Вот он я, вполне сложившийся человек со своими представлениями о том, что есть что, а тут мне приходится снова разбирать все по кирпичикам. Не так-то это было и легко. Как, например, в тот раз, когда мне пришлось столкнуться с вопросом секса.

Одним из огромных преимуществ жизни в Ист-Энде был как раз секс. В те дни это был секс с маленькой буквы, а не с большой, как сейчас. Под преимуществом я имею в виду, что никто не тратил полжизни на выяснение обстоятельств того, как его нашли на грядке с капустой или в аистином гнезде. Саги о цветочках и пчелках у нас были не в почете. Никто не питал никаких иллюзий относительно способа своего появления на свет. Младенца можно было зачать под кустом крыжовника, но вот найти — нет. Большинство детей были в курсе особенностей употребления добрых старых англосаксонских слов из четырех букв еще до того, как научались считать до четырех или вообще узнавали, что такое буквы. Это были дни, когда упомянутые англосаксонские слова использовались в качестве глаголов и существительных, а не прилагательных; когда секс с маленькой буквы был так же естественен и на своем месте, как воздух, которым мы дышали. Он еще не обрел ни самомнения большого «С», ни неминуемо связанных с ним проблем. Вероятно, причина была в том, что мы обо всем узнавали предельно рано, и проблема просто не успевала обрести сладости запретного плода. Скорее всего, начинаешь произносить слово «секс» с большой буквы и с придыханием, только когда узнаешь о нем сравнительно поздно. Однако наш случай не имел отношения ни к сексу с маленькой буквы, ни к сексу с большой. Он имел отношение к СЕКСУ, состоящему исключительно из больших букв. Именно с ним и столкнулась Анна.

Не то чтобы что-то было не так с обычным заурядным сексом, там все оставалось просто и понятно. В конце концов, младенцы — это младенцы, как бы их там ни называли. Котята — это младенцы, ягнята — тоже младенцы, а вот как насчет младенцев капусты? Всех их объединяло то, что они были новенькие, совсем новенькие; их, как говорила Анна, «выродили», или, другими словами, только что спустили с конвейера. Если это правда, а по всем показателям это была именно она, тогда откуда берутся идеи? А горы? А звезды и все тому подобное? Никто не станет спорить с утверждением, что слова порождают новые идеи; тогда, вероятно, между словами и сексом есть какая-то связь? Я не рискну предположить, сколько Анна раздумывала над этой проблемой, может быть, несколько месяцев. Одно очевидно — она так и не пришла ни к какому выводу, иначе меня бы уже погребло под ее открытиями.

По счастливой случайности я оказался рядом в тот момент, когда у нее произошел прорыв. Это случилось в одно воскресенье после не особенно успешного собрания в воскресной школе. Мы с Дэнни подпирали фонарный столб и болтали с Милли. Улица была полна детей, игравших в какие-то свои игры, а четверо или пятеро самых маленьких гоняли желтый воздушный шарик. Эта игра длилась недолго, потому что шарики, как правило, не в силах выдержать вес пятерых одновременно свалившихся на них детей. Они от этого лопаются. Милли кинулась вытирать слезы и утешать особо расчувствовавшихся. Дэнни припахали играть «нижним» в кучу-малу, то есть чтобы на него радостно валилась вся ребятня из другой команды. Анна прекратила стучать мячом и подобрала с земли лопнувший шарик. Она задумчиво подошла ко мне и уселась у моих ног, под фонарем, на бордюр. Словно во сне, она теребила в руках обрывки шарика, придавая им то одну форму, то другую.

Вдруг я услышал. Это был звук легкого шлепка языком по изнанке зубов — явный знак того, что ее мыслительный аппарат перерабатывает. Я опустил глаза. Анна прижала один конец бывшего шарика ногой к тротуару, вытянула вверх другой и тыкала в натянувшуюся резинку указательным пальцем.