Здравствуй, земля героев! - [7]

А знаете ли вы, что означает это слово?

Макабр – танец смерти.

В Средневековье любили изображать императоров и пап танцующими вперемежку со скелетами. Означало это бренность всего сущего, иллюзорность бытия. Ныне же слово «Макабр» обрело иное значение, не менее жуткое, чем прежнее.

Призрачные занавеси трепетали, словно паруса «Летучего голландца». Скелеты декораций сгрудились в углу зала. Наметанный глаз с ходу отыскивал самые популярные: «Трамвай запретного маршрута», «Песочницу», «Красное пианино с черной рукой». Помост сцены обрывался в пустоту, дальше начиналась декорация «Смертельная бесконечность». Тень от нее пересекала застеленный ковролином пол, краешком касаясь тюремной капсулы. Когда свет ламп потускнеет и тень размоется серым пятном, настанет четыре часа – время репетиций.

Время, которого боятся все обитатели капсул и клеток.

Актриса Танечка скорчилась на стуле. Иринею из его камеры были видны лишь две толстые белые косички, край короткой юбочки да матросский воротничок. В руках охранница держала книжку. Скорее всего словарь – на посту Танечка не читала ничего другого.

Сама она называла это «повышать культурный уровень».

– О чем читаем? – поинтересовался Ириней.

– С заключенными разговаривать запрещено, – не отрываясь от книги, буркнула Танечка. И добавила насупленно: – А читаю я об искусстве. Правда, интересно? И с Лисенком будет о чем поговорить.

Танечка и Лисенок, актрисы-охранницы, были родом с четвертой планеты системы Кавай. Одна прожила на свете тридцать пять лет, другая – восемнадцать, но разницы между ними Ириней не замечал – ни по внешности, ни по стилю мышления. Дети Кавая взрослеют поздно. Из подросткового возраста они сразу перескакивают в зрелость, а до того времени почти не меняются.

Охранница повернула стул так, чтобы сидеть лицом к узнику:

– Не понимаю… – пожаловалась она. – Слова знакомые, а вот не складываются. Ириней, что такое тюр-реализм?

– Это просто, Танечка. Когда заключенный от безделья мается – вот как я, например, – он обустраивает свою камеру. Компьютер слепит из хлебного мякиша, таракана домашнего заведет… Ковер из трубок санблока сплетет.

Танечкин лоб пошел складками:

– Все равно не понимаю… Ты хорошо говоришь, не как в книжке. А все равно тут, – она коснулась пальцами висков и наморщила нос, – словно затычки вставлены.

– Дай зеркальце, объясню.

– Зеркальце? – Танечка широко распахнула глаза. – А вернешь?

– Обязательно.

Ириней Север знал толк в тюр-реализме. Санблок он отгородил ширмой с павлинами. На окно приспособил телекоммуникационный выход канала «Дискавери» (звук пришлось отключить и рободиктора отфильтровать, но зато камера одним окном смотрела в джунгли). Танечка и Лисенок помогали ему как могли. Когда по своей воле, когда нет… каваек несложно убедить в чем-либо: они доверчивые.

А сейчас Иринею предстояло предательство. В Танечкиных глазах светилось любопытство и ожидание чуда. Север вздохнул. Планета Кинкарран должна быть разрушена. А для этого ему надо бежать из клетки.

И никакая цена не покажется чрезмерной.

– Гляди, Танечка…

Ириней поднес зеркальце к краю плазменной решетки, отделявшей камеру от зала. Синеватый луч отразился от зеркальца и ушел в глубь камеры. Обивка на стене задымилась. Повредить таким способом управляющие системы нечего и думать: мощность луча слишком мала. Однако стена забеспокоилась и принялась регенерировать обивку. Отпоротые куски Ириней плавил на решетке, а потом скреплял вместе так, чтобы получилось одеяло.

– Здорово! – Не вставая со стула, Танечка придвинулась.

Зеркальце в руке узника чуть повернулось. Голубовато-белый лучик прыгнул на Танечкину матроску, и в воздухе повисла едва ощутимая вонь плавленой синтетики. Ириней всего лишь собирался прожечь карман, в котором охранница носила ключи от его камеры. Но для этого требовалось время.

– В конце концов, милая, тюремные камеры становятся похожими на своих обитателей. Салфетки на столе, плетеные абажуры, цвет индикаторов на приборной доске… Что, малыш?

– Жжется!

– Так передвинься.

– Я не могу, – жалобно сообщила та. – Господин Джиакомо приказал сидеть здесь. Иначе пилить будет.

Блузка вспыхнула и затрещала. Танечка ойкнула и принялась лупить ладонями по горящей ткани. Получалось у нее это мило и бестолково – как и все, что делают юные кавайцы.

– Зачем тебе словарь, Танечка? – спросил Ириней. – Ты ведь все равно не понимаешь ни полбуквы.

– Мама приказала. Говорит: ты у меня глупая, доча, хоть так ума наберешься. Маму ведь надо слушаться, правда?

– Правда. А еще надо слушаться меня и господина Бата. Сиди смирно и не вертись.

Кавайка стиснула кулаки, в глазах ее выступили слезы.

– Отдай зеркальце!

– Я еще не закончил объяснять. Я не рассказал, как тюр-реализм создает эстетику побегов.

– Побегов? – Танечка вцепилась пальцами в сиденье стула. – Да, побегов… – Она вскинула на Иринея умоляющий взгляд: – Ир… ты меня не выдашь?.. Я на охрану… а ключ от камеры в пудренице забыла! Джиакомо… пилить будет…

Север резко увел зеркальце в сторону. Луч спрыгнул с обугленного пятна на блузке и расплылся, потеряв жалящую остроту.

– Танечка, – приказал Север, – немедленно за эскулапом!