Здравствуй, нежность - [9]

Глава 2

С доходов от романа «Здравствуй, грусть» она купила свою первую машину — подержанный «Ягуар XK120», которую она давно заприметила на витрине местного автоторговца. Вкус к машинам, равно как и к животным, перешел к ней от отца. В свое время он приобрел у одного коллекционера «Грэм-пейдж» с откидным верхом и периодически позволял своей еще маленькой дочери сидеть у него на коленях и держаться за руль. Позднее она узнала, что автомобиль являет собой удивительный инструмент свободы и удовольствия, с которым можно найти общий язык, почти как с животным. К своим любимцам — быстрым спорткарам — она испытывала нечто похожее на уважение, схожее с тем чувством, что питаешь к лошади. Она уверяла, что это «животное, которое бросается на приступ города и его улиц, деревни и ее дорог». Автомобиль — это предмет удовольствия. Он с ревом уносит вас вдаль, заставляет вашу голову приятно кружиться от упоительной скорости и смазывает, ускоряет ход времени, бросая вызов судьбе. «Как приятно быть безумно влюбленным, но это же чувство можно испытать и при скорости двести километров в час!» Стремительные, быстрые автомобили — это ваши верные сообщники; они урчат или рычат по вашему желанию, дают вам возможность уйти, даже сбежать от неодолимой скуки, стресса и невзгод. Бывали моменты, когда ее обуревало дикое желание побыть одной, в тишине, и тогда она садилась в машину и мчалась прочь на поиски свободы. Случалось и так, что она уезжала из своего дома в Экмовиле, когда тот был полон гостей, — совсем как в тот раз, когда она просто оставила отцу записку: «Милый, я совершенно устала, измучилась и больше не хочу видеть всех этих людей, поэтому я уезжаю. Мне нужно побыть одной два-три дня. Сама не знаю, где я буду, — скорее всего в Париже. Не волнуйся, просто только так я смогу привести себя в хорошее расположение духа».

Автомобили того времени, такие как «Ягуар XK 140», «Астон» или «Гордини», выглядели очень низкими и очень быстрыми. При этом они были неудобными, тяжелыми, с ужасными тормозами и жесткой коробкой передач и к тому же не имели гидроусилителя руля. Ко всему прочему далеко не всегда они заводились с первого раза. Но было в них что-то такое необузданное, своенравное и в то же время хрупкое, чего уже не встретишь в современных машинах. Стоило им завестись, они не спешили набирать ход — для этого их следовало взнуздать. Требовалось проявить недюжинную сноровку и силу, чтобы твердо править большим рулем, переключать коробку передач и грамотно жать на педали — в противном случае машина могла взбрыкнуть и сбросить вас с ближайшего склона или за первым же поворотом.

«Скорость близка к игре, воле случая, она дает ощущение радости бытия и, стало быть, она проникнута смутным предчувствием смерти». Моя мать проявляла поистине материнскую заботу в отношении своих машин. Она проверяла уровень масла, воды, прислушивалась к малейшему шуму в двигателе. Она приручала машины, к каждой относилась с особым вниманием и лаской, всегда ждала, пока мотор достаточно прогреется, чтобы автомобиль мог разогнаться до нужной скорости. Ее машины были сконструированы в 1960-е годы, и у каждой был свой собственный характер. Так, маленькая «Феррари Калифорния», которой я посвятил отдельный абзац в главе, повествующей о моем отце, упорно отказывалась заводиться, если на улице было слишком сыро, тем самым награждая себя в наших глазах «дурным нравом». Аналогичным образом «мини остин» с завидным постоянством глох на дороге к Экмовилю, словно и впрямь ненавидел эту деревню… У моей матери за всю жизнь было много невообразимых, экстравагантных машин, таких как «Гордини 24S», это был настоящий спортивный автомобиль, который она купила в 1956 году у самого Амадея Гордини по цене, равной сумме долга, висевшего на нем из-за его гоночной команды. Впрочем, в конце того же года место «Гордини» занял «Астон Мартин DB2/4», на котором мать попала в страшную аварию близ Милли-ля-Форе. Были у нее и достаточно смирные, современные машинки, как, например, ее последняя «Хонда Цивик». Как сейчас помню, первым автомобилем был «Ягуар и-тайп» с откидным верхом. Мне тогда исполнилось три года, и я был буквально поражен его запахом — умопомрачительной смесью бензина, масла и кожи «Коннолли», нагретой на солнце. И лишь позднее, в возрасте десяти-одиннадцати лет, я начал в полной мере осознавать всю опасность, связанную со скоростью. Я вспоминаю мамин «Мазерати Мистраль», и в памяти тотчас всплывает рев мотора, настолько мощный, что он полностью перекрывал голос Монсеррат Кабалье в «Травиате». В машине был установлен восьмидорожечный проигрыватель «воксон», в который нужно было вставлять большие кассеты и который имел любопытную особенность воспроизводить запись бесконечно, автоматически переходя в начало пленки снова и снова. При этом качество звука было отменное. В то время все говорили о воксоновской «стереомагии». С «Мазерати» было связано еще одно воспоминание: как-то раз на площади Одеон, в мае 1968 года, к матери вдруг довольно резко обратился один из демонстрантов: «Ну, товарищ Саган, вижу, вы перешли на „Феррари“?» На что мать ответила: «Это не „Феррари“, товарищ, это „Мазерати“».