Здравствуй, мишка! - [39]

Я слышал от своего щенка все: щенячий лай-брех, щенячий скулеж и щенячье нытье, но злой, по-взрослому хриплый рык слышать от Бурана мне пока не приходилось, и я на какое-то время просто остолбенел. И этого было вполне достаточно, чтобы озверевший пес снова вышел из повиновения, опять ухватил птенца и кинулся с ним в кусты.

В конце концов вся эта неприглядная история окончилась тем, что я выдрал своего неслуха еще раз прутом, загнал за печку, строго-настрого приказал ему сидеть дома, а сам, приведя в чувство глухаренка, отправился в еловый остров возвращать похищенного птенца матери-глухарке.

Буран, кажется, понял мое строгое предупреждение и целый день не выходил из-за печки. Но к вечеру я сжалился над собакой и решил с ней заговорить.

Кто знает, может быть, и стоило мне тогда выдержать характер, дождаться, когда пес сам попросит прощения — может быть, после этого все сразу бы и изменилось, но чувство вины перед наказанным щенком не уходило, я сжалился и позвал его к себе.

Буран появился из-за печки не сразу — он то ли все еще переживал свою вину, то ли, не в пример мне, выдерживал характер и вынуждал меня поклониться ему еще раз.

Я погладил щенка по голове, потрепал его по ушам, поговорил с ним и только отвернулся к печке, чтобы приготовить ужин для своего покаявшегося друга, как Буран куда-то исчез из избушки. Вернулся он уже в темноте, вымазанный в болотной грязи, и, не глядя на меня, независимо прошагал к себе за печку. Где ты был, негодный пес? Почему без разрешения отправился в лес? Но пес даже не показался из своего укрытия.

Установить какие-либо откровенные контакты со своенравным псом мне в тот вечер так и не удалось. Буран определенно что-то задумал и делиться со мной своими планами не собирался. Утром, как и всегда, он выбрался из избушки в кусты, чтобы справить свои утренние дела, но, как раньше, обратно в избушку не вернулся. Я подождал до обеда, но пес не пришел и на обед. Может быть, и здесь следовало проучить собаку невниманием, забыть о ней на время и даже не заметить ее возвращения — мол, делай, что хочешь и обходись теперь без меня. Наверное, я так бы и поступил, если бы неподалеку от избушки не встретил недавно свежие следы волка.

Обида обидой, воспитание воспитанием, но терять собаку, отдавать ее на съедение волкам я не хотел и, поминая своего бродягу самыми нелестными словами, отправился в тайгу на поиски...

По еловым островам и моховым болотам бродил я долго, все время посвистывая и окликая своего заблудшего друга.

Но его нигде не было. Правда, следы Бурана мне встречались то там, то тут, и я опасливо для себя стал догадываться, что мой пес за эти несколько дней самостоятельных походов успел проложить по тайге свои собственные тропы.

Что искал он на этих тропах, за кем охотился? Но ни в одном месте рядом со следами собаки не обнаружил я ни перьев, ни клочков шерсти — значит, мой щенок пока не стал мародером.

К избушке я вернулся поздно и с великим удивлением увидел у дверей нашего жилища Бурана. Как ни в чем не бывало, он смотрел на меня своими раскосыми глазами и даже не забыл повилять хвостом, издали узнав хозяина.

Правда, броситься ко мне, как прежде, с визгом и радостью он не решился, пожалуй, догадываясь, что его тайные походы я не одобряю. Тут и я сделал вид, что не собираюсь его прощать, и, следуя его примеру, так же сдержанно ответил на приветствие, заменив обычные поглаживания и ласковые слова дружески-деловым: «Привет».

Как уж там строятся мысли у наших собак, но только я был уверен, что этот мой «привет» подвел сразу убедительную черту под наши теперешние отношения и узаконил определенную независимость Бурана.

На этот раз к предложенному ему ужину Буран подошел с чувством собственного достоинства: как же, он так тщательно скрывал свои походы, ожидая наказания, и вот его походы стали известны хозяину, а наказания не последовало — выходит, он трудился не зря и право на самостоятельность наконец получил.

Воевать с собакой, стремящейся к независимости, я не стал, зная, что уговорить сразу мне ее не удастся, а наказывать, отталкивать от себя не хотелось, и, как ни больно было это мне, хозяину, записавшему себя в друзья к малолетнему псу, я вынужден был смириться с мыслью, что моего четвероногого друга больше интересуют лес, болота, лягушки, чем человек, который не чаял в нем души.

Да, Бурана в то время больше интересовали лягушки, чем я. Он каким-то образом вылавливал их из заросших болотинок, осторожно вытаскивал на сухое место и подолгу тешился, играл с ними, навязывая этим, перепуганным до смерти, обитателям болот свои щенячьи правила игры.

Конечно, никакого удовольствия от такой игры ни лягушки, ни птенцы, которых Буран умудрялся вылавливать в лесу так же искусно, как и лягушек, не получали. И пес особенно их не обижал. Он лишь чуть дотрагивался до лягушки мягкой лапой, заставляя ее прыгнуть в сторону, тут же оказывался на пути решившего сбежать партнера по игре и снова ждал, когда лягушка перестанет таиться и прыгнет еще раз. И так, останавливая и подталкивая перепуганное животное, Буран проводил около него чуть ли не все время, оставшееся от похода.