Здравствуй, Марта! - [20]

— Так это я и есть. Только я вас что-то не признаю, — ответила женщина, зорко вглядываясь в меня, но улыбаясь.

Так вот она какая, мать Марты! Темно-каштановые, гладко причесанные волосы почти не тронутые сединой, убраны под чистый платок. Сама вся опрятная, чистая, будто только из бани. Глаза и лицо в морщинках, но старой ее не назовешь. В движениях быстра и ловка. Говорит негромко, словно прислушиваясь к своим словам.

— А я в Ермолино была. Захожу в магазин, а мне говорят: «Тебя ищут». Ну, я быстро купила что надо, и обратно.

— Вот досада! Так зачем же вы возвращались в такую даль?

— А как же? — В живых, с голубинкой глазах укоризна. — Меня ищут, а я где-то сидеть буду? Хотела переночевать в Ермолино, но раз такое дело... Быстро шла, вот и запыхалась немного. Правнучек недавно гостил. Живой такой мальчишка и шустрый до чего! Он меня и умотал. — Вроде бы жалуется, а у самой счастье в глазах сияет, любовь в словах плещется. — Заболела я при нем, так он забеспокоился весь, крутится около меня, крутится: «Баба, — он меня бабой зовет, — где у тебя градусник? Дай я тебе температурку смеряю?»

Дом крохотный — кухня и небольшая комната. Но пол хорошо покрашен, стены оклеены светло-голубыми обоями. Чисто в нем и уютно. В углу телевизор «Темп-2». Уловив мой взгляд, Эмилия Ермолаевна поясняет:

— Внук Боря оставил, чтобы не скучала. Он в Волгограде на следователя учится, а жена его — Вера с Сашкой у родителей живет.

На стенах портреты, много фотографий.

— Это все Марта, да?

— Марта...

— Красивая!

— Ой, и не говорите, хлопот мне с ее красотой было! В восьмом еще училась, так мальчишки уроки не давали делать, все в волейбол под ее окно собирались играть — она в Новгороде на частной жила. Пришлось мне подыскать ей другую квартиру... на третьем этаже. Да у меня все дети красивые были...

Помолчали.

Заметив, что я рассматриваю самодельную, крепко сбитую мебель, Эмилия Ермолаевна оживилась:

— Сама мастерила — я ко всему привычная. С девяти лет в пастушки пошла, всякую работу могу делать. Когда из Литвы вернулась, сама дом отремонтировала, печь сложила. А сюда недавно переехала. Боре, внучку, когда женился и жил на частной квартире, тоже стол, табуретки и все прочее сделала. Говорю ему как-то: сходил бы к начальству, может, в память о матери тебе квартиру дадут? А он: «Если и получу квартиру, то так, как все получают, а спекулировать памятью матери не буду». Тоже прав. Что ему возразишь?

За окном густеют сумерки, набирает силу дождь. На столе давно чай, и Эмилия Ермолаевна зорко следит за тем, чтобы я не стеснялся и накладывал побольше варенья. Не торопясь рассказывает о своей жизни:

— Однажды прихожу домой, а на крыше мальчишки лазают. Что вы, мальчики, здесь делаете, спрашиваю. Крышу обмеряем, отвечают, новую вам будем делать, шифером покроем. Говорю им: милые вы мои, да зачем же на такую старую хату новый шифер тратить? Ни к чему это. Я, может, и умру скоро. В другой раз подарки привезли. Приятно было, но зачем мне подарки? Мне государство помогает, да и непривычная я к ним. Отвадила я их от этого дела. Вот только, когда картофель надо выкопать, дрова на зиму заготовить, тогда допускаю. К их приезду — они из Новгорода приезжают, из той школы, в которой Марта училась, — всего наготовлю, они с собой еще больше привезут. Весело живем, хорошо. Я с ними оживаю — такие хорошие ребята все, вежливые, послушные...

Чем больше вслушивался я в тихий, спокойный голос Эмилии Ермолаевны, всматривался в ее лицо, тем больше нравилась мне эта женщина, простая, бесхитростная, верная. Это она воспитала Марту такой отважной и в самое тяжелое время была все время рядом с нею, а после ее гибели спасла ее сына. Как ни была к ней жестока судьба, не сломилась, не разучилась радоваться жизни. Трудилась в меру своих сил, а чаще — без меры. И сейчас не сидит без дела. Боре надо свитер связать, чтобы не простыл, катаясь на лыжах. Его жене, Вере, кофточку. Всем — варежки теплые. Вот только бы шерсти до стать хорошей, а фасон она уже подобрала.

Не о себе, а о них, только вступающих в жизнь, все ее заботы, и потому не прошлым живет, как нередко бывает в старости, а будущим. Всегда так жила.

Ребенка надо воспитывать, пока он лежит поперек лавки — утверждает народная мудрость. Еще говорят, какие нравственные устои, привычки, понятия закрепятся в человеке до пяти-шести лет, то с ним навсегда и останется. Наверное, это правильно: стойкий характер и доброе, отзывчивое сердце формируются не на пустом месте, и пример старших здесь, как путеводная звезда. Много раз думал я об этом, читая и перечитывая довоенные дневники Марты, бережно хранящиеся в школьном музее, особенно те строчки из них, которые касаются матери. Сколько в них тепла, нежности, признательности и взаимопонимания.

Но дневники я прочитал много позднее, а в тот дождливый вечер Эмилия Ермолаевна показала мне письма внука, которые я с ее разрешения переписал в блокнот, — они тоже многое объясняют.

«...Всем, что я имею, я обязан тебе. И если потеряю тебя, значит, потеряю все, все, что у меня осталось самого дорогого, и останусь один, а это для меня страшно. Дождись меня, дорогая, тогда я буду спокоен, потому что буду там, где ты.