Здравствуй, грусть. Современная французская психологическая повесть - [38]

Я открываю глаза, зажигаю лампу, я восстаю против самой себя. Начинается новый день, он не принесет мне никакой радости. Ты один видел меня, я одна видела тебя. Сегодня мне не с кем обменяться взглядом. Я живу впустую. Я знала, что так будет. В те дни, каждый из которых мог быть последним, я смотрела на тебя, я искала любовь, а находила смерть. Я молча молила: «Смотри же и ты на меня, смотри, ведь у меня останутся хотя бы воспоминания, у тебя же — ничего. Все исчезнет, ты не сможешь даже помнить. Небытие. Ты скоро возвратишься в небытие». Я была полна тобой, я тонула в твоих жестах и твоих взглядах. Я улыбалась тебе, чтобы увидеть, как рождается улыбка на твоих губах, я целовала твои руки, чтобы видеть, как ты целуешь мои. И я твердила себе, что никогда, никогда не забуду этого. Я хотела, чтобы каждый твой поцелуй навсегда запечатлелся на моем теле, чтобы каждая моя ласка помешала тлению завладеть тобой. Я боролась, не имея надежды на успех. Я была побеждена, потому что был побежден ты, но ты не знал о своем поражении.

Я хотела бы все время идти не останавливаясь. Мне кажется, только так я смогу жить. Я любила шагать с тобой в ногу. Что в мире могло быть прекраснее. Куда я иду сегодня? Ведь идти — это не значит только переставлять ноги. Где моя цель? Я повинуюсь строгому приказу: жить, помогать жить детям. Это почти легко, и только так, сведя все к этой формуле, я смогу выполнять свой долг.

Мне хорошо в тиши зимы, когда земля голая, без запахов. Я тоже стараюсь погрузиться в спячку. Весной я поплыву по течению. Солнце, распускающиеся почки, ароматы, пение птиц затопят меня.

Глядя на первый цветок, разве можно не восхищаться им, не стремиться жить так же просто, как он?

Нужно ли мне будущее, в котором нет тебя?

Я иду по Люксембургскому саду. Иду по тем же дорожкам, что и два года назад. Тогда утро только занималось. Стулья были пусты. Торопливо бежали несколько школьников. Струи фонтана устремлялись в жемчужный свет утра — ведь тогда не было дождя, как сегодня, хотя дело шло к зиме. Листья на деревьях умирали, ветер гнал их по аллее, я наступала на них. Листья вырастут другие. Но могла ли я утешиться тем, что в то время, как ты умираешь, кто-то рождается? Я бесцельно кружила по знакомым и любимым дорожкам. Стволы деревьев казались мне прутьями решетки. Я говорила тебе все, что мы никогда уже не скажем друг другу. Я дышала медленно, полной грудью. Я не решалась сесть, мне было страшно остановиться. Я шла куда глаза глядят, жадно глотая воздух. Я не искала способа спасти тебя, потому что приговор был уже вынесен. Он был ужасен. Вот и все.

До этого я никогда не задумывалась о смерти. Она для меня не существовала. Меня интересовала только жизнь. Смерть? Встреча с ней неизбежна, и: все же она никогда не состоится, потому что когда приходит наша смерть, уходим мы. Она вступает в свои права в тот миг, когда мы перестаем существовать. Она или мы. В нашей власти сознательно пойти ей навстречу, но можем ли мы хоть одну секунду побыть с ней, разве она не мгновенна, как молния? Мне предстояло навеки разлучиться с тем, кого я любила больше всего на свете. «Никогда больше» уже стояло у нашего порога. Я знала, отныне ничто, кроме моей любви, не будет связывать нас. Я понимала, что, если даже какие-то тончайшие клетки, называемые душой, и бессмертны, все равно они не обладают памятью и наша разлука будет вечной. Я твердила себе, что смерть — это еще не самое страшное, страшнее ее приближение: физическое страдание и боль при мысли, что ты покидаешь своих близких, начатую работу, а тебя все это минует. Но тебя не будет!

Горестные воспоминания охватывают меня. Я возвращаюсь в свое детство и неизбежно снова погружаюсь в эту черноту ночи и копоти, мне чудится, будто меня засасывают пески, будто меня кто-то душит. Мне четыре или пять лет. Я с матерью на вокзале. Мы стоим у окошечка кассы. Когда подходит наша очередь, мать говорит: «До В. один билет туда и обратно и один детский только туда…» Я не вижу человека, к которому обращается мама, но все слышу и прижимаюсь к ней. Может быть, я и не прижималась, не знаю, но и сейчас еще я хорошо помню, как каждой клеточкой своего существа стремилась к ней, как к единственной гавани, единственному убежищу в мире. Мы в поезде. Мне знакома каждая станция. Я еду по этой дороге уже не в первый раз. Я знаю, что меня ждет. Мысленно я прикидываю, сколько еще времени остается мне побыть с мамой, краткая разлука, которая нам предстоит, кажется мне долгой, как сама жизнь. Я думаю, что уже научилась не плакать, но внутри у меня какой-то спрут, он сжимает мне сердце, поднимается к горлу и делает слюну горькой. Как и многие дети, я — дочь разведенных родителей, которые, после того как ушла любовь, хотят отомстить друг другу. Я — орудие мести. Обычная история, короче говоря. Настало время мне быть с отцом, но я провожу его не у отца, а у его брата и невестки. Поезд останавливается: В… Мне остается не больше четверти часа жизни. Сейчас мы сядем в коляску, и тогда я прильну к маме. Лошадь тащится еле-еле, потому что улица Франс поднимается в гору и петляет. Вот и последний поворот. Я вижу дом, такой же белый, как и другие, с зеркальцем на первом этаже, которое позволяет незаметно посмотреть, кто звонит или идет мимо. Я могу еще сосчитать до двадцати, потому что коляска должна развернуться — дом на левой стороне улицы. Потом мама изо всех сил обнимет меня, а я крепко поцелую ее. Она уедет в этой же коляске, даже не выйдет из нее, а я, стоя рядом с тетей, помашу ей рукой — лицемерное прощание! — в то время как мое сердце будет разрываться от горя, но я знаю, этому я уже научилась, здесь нельзя выдавать свои чувства. Я прохожу в дом. Первая комнат, налево — гостиная. Туда никогда не заходят. Чехлы, ковры, стены — все одного цвета. Дальше — столовая. Из нее выход на маленький дворик; несколько ступенек ведут со двора в сад. Но в столовой я не вижу ничего, кроме большого зеркала, оно — мое наказание, во время обеда я всегда сижу против него. Каждый раз, стоит лишь мне поднять глаза, я слышу: «Перестань смотреться в зеркало!» Я опускаю голову и молча жую, но кусок застревает у меня в горле. «Ешь!» Тишина. Мерзкая тишина, нарушаемая только стуком приборов. Дядя и тетя не разговаривают друг с другом. Это не любящие муж и жена, а супруги, да к тому же супруги бездетные.