Здравствуй, Чапичев! - [27]

Яков Чапичев на сцене был полной противоположностью Ивану Репке. Он выглядел очень строгим, даже суровым, и одет был не для гулянки, не для веселья — на нем была такая же брезентовая роба, в какой я видел его вчера у паровоза, только поновей и почище. Кочегар-шлакочист вышел на работу — серьезную и нелегкую. Ему не до шуток.

Маленький, ловкий и верткий Репка, обладавший природным артистизмом, был по-своему изящен и привлекателен. Но еще более глубокий, органический артистизм был присущ Якову. Он проявлялся во всем — и в сдержанной походке, и в скупых, предельно точных, выразительных жестах, и в тембре низкого, но без хрипотцы голоса, и в улыбке, строгой, но вместе с тем очень обаятельной, человечески доброй и одновременно лукавой.

Яков сразу одернул Репку: чего ты, дескать, попусту балагуришь, когда нас работа ждет.

Репка с готовностью отозвался на предложение товарища: работать так работать!

Яков и Иван встали рядом. Яков очень коротко объяснил, какой именно работой занимается живая газета «Красный шлакочист». Локомотив революции на большой скорости, на всех парах идет к коммуне. В топках бушует жаркое пламя. Уголь сгорает, но шлак остается. Не зевай, кочегар! Шуруй! Долой шлак! Все, что мешает движению вперед, долой!

Это было сказано прозой — четкой и лаконичной. Репка заиграл на гармони вступление, и в ход пошли частушки — острое и разящее оружие того бурного времени. Причем на долю Ивана достались запевки — озорные, насмешливые и веселые, а на долю Якова ударные строки — жесткие и беспощадные, как «наждак, снимающий ржу» (это строка из одной частушки!), а иногда и вовсе зубодробительные.

Сосед толкнул меня локтем.

— Вот дают так дают! Но это еще ничего… Гвоздь у них всегда в конце.

И верно, «красные шлакочисты» приберегли для конца своего выступления самый острый гвоздь. Даже не гвоздь — осиновый кол. Это был горячий, как раскаленное железо, разоблачительный фельетон. А может, и не фельетон — трудно определить жанр этого выступления. В нем было все: и гневный монолог, и раешник, и частушки, и маленькие молниеносно, очень убедительно разыгранные сценки. «Красные шлакочисты» выворачивали наизнанку липового комсомольского активиста Сеньку Кротюка. Впрочем, наизнанку — не то слово. Репка и Чапич показали людям подлинную шкуру молодого волчонка из хищной кротюковской стаи, подлинное нутро бандитского, куркульского последыша. Здорово это сделали, мастерски.

Я не удивился, что Яков использовал для выступления мой рассказ о степной коммуне. Что ж, правильно, Яша, об этом мы не смеем, не должны забывать! Не забыли «красные шлакочисты» и про моего славного друга Левку Медведева. Мужественно и скорбно прозвучал монолог Якова о маленьком коммунаре, павшем на боевом посту. В зале кто-то печально вздохнул, какая-то женщина всхлипнула. Мой сосед, пожилой рабочий, прикусил губу и крепко сжал кулаки. И еще я услышал со сцены разговор, свидетелем которого был вчера на запасных путях у паровоза. Только у разговора этого было неожиданное продолжение.

Репка, игравший роль Кротюка, с укором говорил Чапичеву:

— Если все так будут рассуждать, как ты, то мы никогда социализма не увидим.

— А тебе зачем социализм? — спросил Чапичев, игравший самого себя.

Р е п к а - К р о т ю к  (растерянно). Мне?!

Ч а п и ч е в. Да, тебе лично. Может, ты надеешься, что при социализме мы вернем тебе отцовский хутор? Дудки! Не вернем. Может, ты думаешь, что при социализме мы позволим тебе жить за счет трудового пота батраков? Дудки! Не позволим. Может, надеешься, Кротюк, что при социализме ты сможешь безнаказанно проливать кровь коммунаров? Зря надеешься. Не выйдет, не позволим! Врешь ты, Кротюк, что тебе социализм нужен. Бессовестно врешь. Это нам он нужен, трудящимся. Как воздух, как жизнь нужен. Потому что только в социализме, только в нем наше избавление от всех и всяких мироедов-захребетников…

В заключение фельетона «красные шлакочисты» спели песню. Боевую, похожую на солдатский марш. Вот ее последний куплет:

Наш паровоз, лети вперед,

В коммуне остановка!

А тех, кто на пути встает,

Как шлак — долой из топки!

И Яков Чапичев, кочегар-шлакочист джанкойского депо, показал, как это делается: он натянул брезентовые рукавицы, взял в руки воображаемый лом, размахнулся, ударил, подсек и вывернул шлак, затем сменил лом на такую же воображаемую лопату и сильным движением выбросил шлак куда-то в сторону, подальше от главной магистрали.

Что делалось в зале! Аплодисменты, свист, возгласы одобрения. А за моей спиной кто-то, сложив ладони рупором, закричал:

— Клевета, это еще доказать нужно!

Меня с ног до головы обдало жаром, точно таким, каким обдавало в детстве перед каждой дракой. Только людям с холодной рыбьей кровью неведомо, что это такое. Но таких хладнокровных не было тогда в большом зале клуба железнодорожников станции Джанкой.

* * *

…Я пишу эти строки о людях и событиях начала тридцатых годов для людей шестидесятых годов. Пишу для живущих в обществе, в котором уже давно нет антагонистических классов.

И вот я задумался: ведь может так случиться, что кто-нибудь из моих читателей, какой-нибудь честный и откровенный юноша, рожденный, скажем, в сорок четвертом или сорок пятом году, непонимающе разведет руками и, недоуменно нахмурив брови, скажет: «Почему это автор так восторгается выступлением «красных шлакочистов»? Ведь это, мягко говоря, крайне наивное выступление. И не только наивное, но жестокое».