Здесь птицы не поют - [24]

У рыбаков распорядок дня выглядел полной противоположностью тому, в котором жил последние дни Рогозин. Кое‑как продрав похмельные глаза к полудню, завтракали, готовили снасти и выползали на реку за рыбой. Не все, только самые активные. Остальные загорали на берегу под холодным якутским солнцем. Женщины звенели посудой, что‑то готовили, но тоже еле двигались — как сентябрьские жирные мухи.

Всюду вокруг стоянки рыбаков: между деревьями, камнями, вкопанными в землю палками, мужчины натянуты лески, на которых вялили рыбу. Не столько вялилась даже, сколько тухла, потому что погода установилась не очень‑то подходящая для вяления — постоянная облачность способствовала ровному загару, но отнюдь не заготовке кондевки, омуля, карася и чира. И ежедневно под сочные ругательства обратно в реку отправлялась порция зловонного мяса, но вылавливали так много, что съесть просто не успевали, а все емкости для засолки кончились в первые три дня.

Петр поначалу радовался обилию добычи, сравнивал с предыдущими годами и не находил аналогов, но уже через неделю и он начал просить своих друзей выходить на промысел пореже — чтобы окончательно не провонять протухшей рыбой. И не приманивать окрестных медведей.

Вскоре он даже начал жаловаться, что рыбы слишком много — она будто обезумела и сама прет на берег.

— Это сюллюкюн рыбу гонит, Улу Тойон ему приказал, — твердил Юрок, раскуривая трубку. — Чтобы люди стали жирные. Когда люди вес наберут, Улу Тойон прикажет сюллюкюн рыбу остановить. Пошлет медведя, рысь и ворона, чтобы привели они к нему этих жирных людей. Тогда он их выпотрошит, жир растопит и зажжет, а души сожрет.

Рогозин слушал его бредни, но не очень‑то в них верил, ведь кроме своих слов якут больше ничем не мог подтвердить присутствие в этом месте потусторонних сил — водяных, демонов и прочей нечисти.

К концу первой недели оба соседских лагеря перезнакомились. Не сказать, что стали друзьями, но друг другу не мешали, а при случае оказывали небольшую помощь. Геологи давали попользоваться спутниковым телефоном, а «юристы» ежедневно приносили килограммов шесть свежей рыбы. Соседский чай возвращающимся из дальних переходов и вовсе стал устоявшейся традицией.

И все же напуганные варварской технологией заготовки рыбы впрок, геологи вскоре перестали заглядывать к соседям, опасаясь провонять смрадом протухшей рыбы. Предпочитали обходить приветливых рыбаков стороной, чем обкуривать друг друга дымом.

Почти всегда в паре с Виктором оказывался якут — они оба следили за тем, чтобы не отдаляться друг от друга и не усложнять несчастному иччи работу, когда все начнется. Но ничего не происходило и Рогозин постепенно охладевал к юриковским байкам. Через неделю он уже посмеивался вместе с остальными над страхами якута:

— Что, Юрец, уснул твой Улу Тойон? Забил он на тебя, да?

Якут загадочно улыбался, но прямо ничего не отвечал, однако всем видом своим показывая, что еще не вечер и когда все начнется (в чем он был бесконечно уверен), лучше для глупого питербуржца будет находиться неподалеку.

— Ты, Витька, что хочешь болтай, но далеко от меня не отходи, понимаешь?

Виктор втайне посмеивался над страхами якута, но сильно перечить до поры не отваживался: ночью, когда опускалась темнота, а над лагерем повисала Луна, было и в самом деле нечто жутковатое в окружающих лагерь холмах.

А однажды ночью, в полнолуние, якут разбудил приятеля и отвел к старому жертвеннику.

— Видишь? — спросил он, подведя Рогозина к камню.

— Он светится! — ответил Виктор, невольно делая шаг назад.

Камень, поросший мхом там и сям, как бомж лишайными пятнами, испускал в этих местах ядовито — зеленоватое свечение, завораживающее и отталкивающее одновременно.

— Если ты спросишь у Савельева, — бормотал якут, присев над алтарем и соскребая ножом тонкие стебельки растения в стеклянную банку, — он скажет: ничего особенного — мох днем запас свет, сейчас отдает. Или скажет про протонемы, отражающие лунный свет. Но штука в том, паря, что вот такой мох не растет на открытых местах. Это схистостега перистая, любит тень, сырость, трещины скал, пещеры. И только в местах проявления силы Улу Тойона она вылезает из тени, как будто стремится соединить два мира — наш и мир духов.

Ровный зеленоватый свет, дважды отраженный — Луной и мхом, — гипнотизировал, приковывал внимание, словно обещал, что вот — вот должно было произойти нечто важное. Казалось, что помимо света от мха раздается какой‑то почти неразличимый, но настойчивый шепот, шелест, зовущий куда‑то. Мох пытался что‑то сказать, как ракушка, приложенная к уху, звала вернуть ее в море.

— Если высушить этот мох, выкурить трубку смеси с табаком, то сам Улу Тойон станет говорить с тобой, — продолжал бормотать Юрик, трамбуя мох в склянке. — Если, конечно, ты сильный шаман. Если ты просто Витька из Петербурга, то абасы утащут твой разум навсегда. И Улу Тойон сожрет твою душу — какому бы богу ты не молился. Потому что тот, кто решился на разговор с Улу Тойоном тем самым отверг своего бога и доверился миру Духов. На нем больше нет защиты ни креста, ни полумесяца, ни Могендавида.