Здесь начинается Африка - [82]

Раньше каждый город М’Заба жил самостоятельной жизнью и управлялся собственным джемаа. Из делегатов местных джемаа составлялся главный джемаа, которому и поручалось решать общие для всех вопросы. В городах М’Заба не существовало наказаний для провинившихся, тем более не могло идти речи о смертной казни или тюремном заключении. Самых опасных преступников подвергали изгнанию.

Под палящим солнцем мы входим в Гардаю. До недавних пор ворота всех этих городов не открывались для чужеземцев. Жители строго оберегали свое ортодоксальное пуританство, свои законы, выработанные девять веков назад и регулирующие каждый шаг мозабита от рождения до смерти. Верность традициям и обычаям предков свято соблюдается здесь до сих пор. В городе особенно строгих нравов Бени-Изгене иностранцу не получить ночлега.

Мозабиты до удивления похожи друг на друга. Впрочем, удивляться особенно нечему. Этот маленький сахарский народ, насчитывающий примерно 25 тысяч человек, представляет собой своеобразный этнический остров. Уже много веков назад мозабиты исчерпали возможности земли: она родит ровно столько, сколько в ней воды. Вот почему «лишние рты», главным образом мальчиков в возрасте 12–13 лет, отправляли жить на север, в Белую Африку, или на юг — в Черную. Однако в 1345 году главой мозабитской общины был издан эдикт, согласно которому уехавший мозабит обязан был непременно вернуться домой, чтобы взять себе жену (напомню: у хариджитов единобрачие). Естественно, что за минувшее полтысячелетие все мозабиты успели породниться друг с другом, так что сходство лиц — не только кажущееся.

Говорят, в городах М’Заба всегда была самая высокая грамотность в Алжире. Необходимость выездов из оазиса на чужбину способствовала разностороннему образованию мозабитов, знакомству с мировой культурой. Даже во время длительного отсутствия члены родовой общины должны были исправно платить свою годовую подать — «лезму», поэтому казна М’Заба не истощалась никогда.

Правоверный хариджит перед смертью обязан был возвратиться домой. Или же, если смерть заставала его на чужбине, прах его перевозился в пески под степы Пятиградья. Действительно, уже при подходе к городу видишь, как широко раскинулись кладбища — макбары. Кстати, один из местных обычаев: погребение происходит только ночью и тайно. Присутствие иноверцев при этой церемонии полностью исключается.

На улицах царит особенная тишина, мозабиты не разговаривают громко, не смеются, не танцуют, не курят, не пьют кофе. Огромные ворота в крепостных стенах запираются на ночь. Устоев М’Заба не могли нарушить ни шейхи, ни папа римский, ни даже французы-колонизаторы. И только сейчас сюда постепенно внедряется жизнь нового мира, освобожденного Алжира.

Программой развития сахарских (районов предусмотрено большое строительство в городах М’Заба — школ, больниц. А когда при мне в стране проходили выборы в местные органы самоуправления, мозабиты успешно в них участвовали. Символично, что на одной из главных улиц кафе называется «L’Indépendance» — «Независимость».

Как и в каждом оазисе Сахары, центральное место в Гардае занимает базарная площадь, по-арабски — «сук», большое ровное пространство, окруженное аркадой. Обычно сук располагается в нижних районах, то есть в наиболее доступной части города. Постоянные гости здесь — верблюжьи караваны. Но если во всех оазисах базары шумны и крикливы, то в М’Забе они также носят особый, таинственный мозабитский характер. Старики в длинных белых гандурах тихо шепчутся между собой, не слышно ни одного громкого возгласа, ни одного крика. Никакой суеты! И движения этой пестрой массы людей кажутся странно плавными и замедленными. Да и сама торговля идет в сдержанных, деловых тонах.

В отличие от других сахарских жителей, например воинственных туарегов, мозабиты всегда признавались самыми мирными людьми пустыни. Основное, если не единственное, занятие мозабитов — торговля. И связь со всем остальным миром тоже одна — торговая. Только во имя коммерции мозабит имеет право позволить себе общение с «нечистыми», как называли они раньше всех не причастных к М’Забу, и только для торговли мозабит смеет покинуть свой город, но с непременным условием, что он вернется сюда. Торгуют здесь буквально всем — от берберских глиняных кувшинов до… тульских самоваров. Да, это очень странно, но посреди площади стоит несколько самых настоящих самоваров. И еще несколько — в магазинчике напротив. Не сдержав любопытства, я иду к продавцу, говорю, что я из Советского Союза и что меня, естественно, очень интересует, откуда посреди Сахары взялись тульские самовары. Продавец сдержанно улыбается: «Сейчас, мадам, все русское чрезвычайно популярно. Я коммерсант, мадам, и подумал, что подобная вещь может приносить выгоду. Я уже продал несколько самоваров для одной чайной». «Для чего?» — переспрашиваю я. «Для чайной, мадам. Ведь это так красиво звучит. Русская чайная в песках Сахары. Мне кажется, что туристам это будет очень приятно. Не так ли?» «Да, конечно, но откуда все-таки самовары?» «О, это тайна коммерции».

Напрасно я стала расспрашивать гак напрямик, я мало что узнала. Остается догадываться. Не исключено, что здешние ремесленники наладили собственное производство самоваров — по тульскому образцу. О, они такие умелые, эти местные умельцы. Во всех музеях знают о мозабитах-чеканщиках, мастерах орнамента, медниках. Недаром, например, в руинах Тимгада я уже подозревала жителей в хорошем производстве… древнеримских монет, которые продаются туристам арабскими мальчишками в неограниченном количестве. А быть может, это клевещет на них мое воображение и древнеримские раскопки поистине неиссякаемы? Ну, а самовары? Вообще-то неплохо было бы купить себе один — ведь в Москве найти самовар куда труднее!