Здесь и сейчас - [10]

— Серьезно?

— Пренна!

— Да что я такого сделала…

Ладно, сейчас, кажется, самое время сменить тему.

— А как дела у Маркуса?

— Живой… если можно так выразиться…

Мама начинает убирать еду. Я понимаю, что она больше ничего не скажет, да и что она может сказать? Могу только представить, как тяжело, должно быть, ей каждый день ходить на работу в клинику общины и видеть мальчика, у которого почечная недостаточность и которому не дают возможности получить так необходимый ему диализ.

Мама училась на врача в самом конце золотого века развития технологий, и для нее было большим разочарованием, когда она обнаружила, что здесь нет многих самых необходимых вещей. Наши руководители, как правило, стараются не приобретать громоздкого оборудования, работа с которым требует специального обучения и аттестации. Но тут ничего не поделаешь. Как мама порой говорит мне, решения принимает не она.

Когда-то мама была авторитетным и уважаемым врачом и ученым, это папа так говорил, у нее даже была собственная лаборатория. Сейчас такое трудно представить. Здесь мама главным образом занимается бумажной работой, составляет расписание консультаций. Прибыв сюда, она собиралась предпринять все, что только можно, чтобы предотвратить будущие эпидемии, и, я не сомневаюсь, это заботит ее больше всего, но я не слепая и вижу, как мешают ей наши заповеди. Не думаю, что сейчас от нее что-нибудь зависит. Мама уже ни за что не отвечает.

Понимаю, для нее ужасно тяжело сознавать это, но она мне ничего не говорит. Мама ни с кем не спорит, ни на что не жалуется. Она вообще мало говорит, разве что ворчит на меня иногда или старается от чего-нибудь предостеречь. В этом смысле она примерный член общины. Ходит на работу, ест, убирается по дому, снова ест, иногда что-то читает перед сном. Спит она под антимоскитной сеткой, это у нее бзик такой, оставшийся от прошлых времен.

А уж горя она в свое время хлебнула. Порой я думаю, что мама утратила веру в любовь. Для нее это непозволительная роскошь. Когда вот так теряешь близких людей, жить без любви как-то легче.

Впрочем, нет, неправда. Меня-то она любит. Порой я гляжу на маму и чувствую это. Чаще всего ее любовь выражается в форме страха, когда я говорю или делаю что-то такое, чего делать не следует.

Достаю две вазочки, две ложечки и пакет мороженого. Сажусь за стол, надеясь, что мама это увидит. Хотя бы один из нас должен соблюдать ритуалы, чтобы жалкие остатки нашего семейства совсем не развалились.

Мама домывает свою тарелку с вилкой и собирается уходить.

— Доброй ночи, милая.

К сожалению, из оставшихся членов семейства так думаю только я одна.

2 июля 2010 года

Дорогой Джулиус!

Я стараюсь писать так, как принято здесь, и говорить тоже, но это не так-то просто. Слава богу, у меня есть возможность практиковаться в моих письмах к тебе. Я благодарна тебе за это. Это мне Паппи посоветовал. А вот говорить… Вместо «с» и «з» здесь произносят что-то вроде «ш» и «ж». Фше говорят шквожь жубы. Мама — здесь это слово произносят «мамма» — всегда, если я делаю что-то не так, бросает на меня тревожные взгляды, а сама говорить, как все, так и не научилась. То ли губы неправильно складывает, то ли язык не слушается.

Ей всегда становится не по себе, когда я заговариваю о тебе, или о Паппи, или о чем-нибудь из нашего прошлого, даже если случайно. Мне кажется, наши руководители и члены Совета знают обо всем, что мы говорим. И не только когда мы дома, но всегда. Наверное, поэтому мама вечно такая нервная и раздражительная. Не знаю, как они это делают, но не сомневаюсь: так оно и есть.

Я начинаю думать, что Паппи действительно остался там.

С любовью,

Пренна.

Глава 4

— Ну что, все задачки решила?

Когда Итан звонит, он сразу берет быка за рога. Ни тебе «здрасьте», ни «как дела». Будто мы с ним разговариваем уже давным-давно.

Я перевожу дыхание. Мне страшно, что это он, но я рада, а особенно рада тому, что он не видит моего лица. Я сижу за столом в своей комнате, перелистываю тетрадку по физике.

— Да.

— Сложные попались, правда? Особенно две последние.

— Мм… — Я нахожу нужную страницу. Да, в общем-то, и не сильно. Что тут особенного? — Ну да, пожалуй. Хотя и не очень.

— Конечно, детка. Сложные они только для нормальных людей.

Я слегка вздрагиваю, но ничего не говорю. Учеба дается мне легче, чем многим. И меня это смущает. Я не знаю, почему так случилось. Потому ли, что папа со мной много занимался дома, или просто потому, что мозги у меня так устроены. Иногда я думаю, уж не по этой ли причине меня взяли с собой сюда. Другому человеку, не Итану, я бы могла сказать что-нибудь типа: «Я этот материал знаю, проходила в летней школе», но когда я познакомилась с Итаном, то дала себе клятву никогда не врать ему по пустякам. Он следит за каждым моим словом и обладает странной способностью ловить меня на вранье.

— Покажешь, как сделала?

— Ты серьезно? А телевизор ты уже выключил?

Итан смеется, а я очень даже довольна собой. До встречи с Итаном никто и никогда меня не поддразнивал, а когда он сделал это в первый раз, я сначала не поняла, будто он говорил на суахили, но мне понравилось. Прозвучало неплохо.