Зажечь свечу - [50]

Вышел он сегодня от Хазарова опустошенный. Он сам себе был противен, он понимал, понимал, как неправильно, как не по существу победил Хазаров, как не хватило ему, Нефедову, чего-то не относящегося непосредственно к делу и очень существенного, однако. Может быть, самого, самого главного. Он просто чувствовал, он сердцем ощущал неправоту Хазарова, видел запрещенные приемы его, но не мог ничего сказать. Почему так? Разве он на самом деле, фактически, боялся Хазарова? Нет. Не боялся он его, потому что нечего было ему терять, все бы он отдал за то, чтобы почувствовать хоть на какое-то время жизнь, настоящую жизнь, а не серые сумерки, чтобы вздохнуть свободно — пусть хоть перед гибелью надышаться. Но… Сидел, смотрел на Хазарова, на его блестящую бильярдную голову, на глаза и чувствовал, что все — вот оно, вот оно, пробуждение, пора уж и честь знать, порезвился, хватит.

Было детство, были надежды, были даже драки с мальчишками… А потом одно за другим, одно за другим… Одни уступки.

…И ведь, выйдя от Хазарова, зная, что сломили, распяли, наплевали в душу, все-таки утешал себя, чувствовал успокоенность, облегчение, чувствовал  н а  с а м о м  д е л е  облегчение…

А теперь вот лежал в постели и думал, и стыд жег его, нестерпимо жег стыд.

Приехав днем в управление, Нефедов начал с того, что попытался внимательно ознакомиться с результатами работы Сыпчука, Геца, Старицына. Это велел Хазаров — он хотел сам вникнуть в дело. В общих чертах Нефедов все уже знал — вчера Гец привел некоторые факты, — однако Хазарову нужна была точность. Многое пришлось переписывать, так как потребовать документы сейчас, до окончания ревизии, было, конечно, нельзя. Вечером он отвез все Хазарову на дом. Хазаров поблагодарил его…

И теперь, лежа в постели и думая, Нефедов с ужасом осознал, что он совершает что-то похожее на предательство, — по крайней мере уже пошел по этому пути. И не в первый раз. С болью вспомнил он лицо Старицына, угрюмого работягу Сыпчука, которому во многом была обязана комиссия своим успехом, ничего, как видно, не подозревающего умного Геца… Что делать? Как бороться с Хазаровым — с Хазаровым внутри него, ставшим частью самого Нефедова?..

А Петр Евдокимович Нестеренко, поговорив с Гецем и удовлетворившись этим, весь оставшийся день занимался тем, что ходил туда-сюда по управлению, деловито скрипя протезом и делая сосредоточенный вид. И если появлялся в бухгалтерии, то лишь мешал работать, так как считал своим долгом не забывать о своих председательских полномочиях. И хотя со стороны казалось, что он с головой погружен в хлопоты и никому другому комиссия так не обязана своим успехом, как ему, сам он был растерян и не представлял, чем же он должен теперь заниматься. Он все порывался позвонить Хазарову и, может быть, выведать какие-нибудь инструкции насчет дальнейшего, но, считая это нетактичным, сдерживался и не звонил. Было у него подозрение насчет Нефедова, который со второй половины дня — Петр Евдокимович знал, что он побывал у Хазарова, — сидел и переписывал что-то. Думал он, что уж не своего ли инструктора выбрал Хазаров для дальнейших действий, уж не предпочел ли он ему, старому гвардейцу, этого человечка? И, с подозрением глядя на лысеющее темя склонившегося над документами Нефедова, не знал Петр Евдокимович, верно его предположение или неверно.

А еще больше усилились его сомнения вечером, после звонка Хазарову. Да, только звонка — Пантелеймон Севастьянович не пригласил его на дом, — и по всему понял Петр Евдокимович, что, вероятнее всего, дома у Пантелеймона Севастьяновича будет сегодня Нефедов.

Лев же Борисович Гец, придя домой, поужинав и просмотрев газеты, позвонив своему заместителю и справившись о делах в его собственном СУ-15, крепко задумался. Скепсис скепсисом, однако что-то ведь нужно делать. Ситуация создалась такая, что любой поступок Льва Борисовича не будет нейтральным. То или другое. «За» или «против».

Собственно говоря, он был уверен, что вся жизнь любого человека каждый день состоит из дилемм. Любой поступок имеет последствия, нельзя пальцем пошевелить, не задев кого-то. Правда, чаще всего мы не знаем, к чему это приведет… Но бывает и так, что знаем. И сколько бы ни старались зажимать глаза и уши, все равно знаем. И Лев Борисович знал сейчас.

Вот она, шахматная партия. С одной стороны Бахметьев, один из тех, которые долго не думают, считая, что им все позволено на этой земле. Лев Борисович очень быстро понял его. Что же дает таким людям право брать, не давая?.. Да, Бахметьева Лев Борисович раскусил сразу — стоило лишь увидеть это волевое лицо человека, слишком уверенного в себе. Можно представить, какие порядки в этом управлении. Да, собственно, по документам все видно как на ладони… Будешь слушаться — ничего, все будет хорошо, мелких гадостей такие люди не делают. Но вот если встанешь поперек дороги… Что Барнгольц?.. Барнгольц, конечно, жулик. Папку одну припрятал, принес через день. На новичков рассчитывал, время хотел оттянуть, братца своего начальника ждал. А братец-то и сделать ничего не может. А может быть, и не хочет, кто их разберет. Да, засядет этакий тип… Бедняга, писавший анонимку… Интересно, кто это?.. Как вот с главным инженером еще. Женщина — «Нечаева Г. А.». Кто она? Ни разу пока не пришлось увидеть. Странная личность… Итак, завтра насчет перепроцентажа… Как бы не придумали что-то, чтобы не допустить проверки объема работ, — судя по всему, ведь атмосфера такая… Инструктор сегодня головы не поднимал, переписывал цифры для Хазарова. Что-то он был не в себе — не то что тогда, в закусочной. Уж не дали ли взбучку за рвение?..