Зазеркалье - [15]

— Не припомню, чтобы ты летала, — не удержался я.

— А ты и не можешь помнить, — спокойно ответила Лида. — Ты в это время спишь.

— Окей, допустим, — усмехнулся я. — И что было дальше?

Лида подняла ладонь, оттопырив два пальца — указательный и средний. Я вспомнил, что такой жест видел у святых на иконах. Прикоснувшись пальцами к моему виску, Лида сказала:

— Всё, что мы видим, выбираем мы сами. Именно это бабушка пыталась донести до меня в последующий месяц, — Лида убрала руку. — Она говорила мало. Обычно приходила наутро и спрашивала, что мне снилось. А вечерами заставляла читать Библию.

Я удивился и переспросил:

— Библию?

— Да.

— Что-то не понимаю… Как можно совмещать христианство и колдовство? Разве церковь не осуждает таких, как вы?

— Осуждает, — кивнула Лида. — Но бабушка не была христианкой. Точнее, была… но не такой, как требует церковь. Если изложить суть в одной фразе, то по мнению бабушки, Писание — это и есть лучший учебник по колдовству.

Мои брови поползли вверх.

— Честно признаться, такого ещё не слышал.

— Потому что мало читал, — улыбнулась Лида. — Идея не нова. Всё сводится к понятию веры и к тому, как мы воспринимаем реальность. «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей „перейди отсюда сюда“, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас».

— Это из Библии?

— Да. От Матфея.

— Чёрт, почему ты не рассказывала об этом раньше? Это интересно.

— Не было нужды, — пояснила Лида. — Так вот, возвращаясь к шаманской болезни и вере…

— Подожди. Сделаю ещё кофе. Тебе долить?

— Да, пожалуйста.

Лида подвинула мне опустевший стакан. Я быстро налил жене чая, себе размешал кофе, и тут же вернулся к столу, предвкушая продолжение истории.

— Спасибо, — кивнула Лида, остужая кипяток.

— Шаманская болезнь, — напомнил я.

— К ней и веду. Но прежде хочу, чтобы ты ответил на вопрос. Как думаешь, почему мы не помним детства?

— Эм… не знаю. Я своё помню.

Лида покачала головой.

— Не так выразилась. Я имею в виду не школьные годы, и даже не время, когда нам было по пять-шесть лет, а самое-самое начало. От момента рождения и дальше — до первого воспоминания.

— Честно говоря, я как-то думал об этом, но не нашёл ответа.

— Даю подсказку, — сказала Лида. — Вспомни самое-самое раннее, что сохранила твоя память. Какой это был день?

Я задумался. На секунду даже прикрыл глаза, мысленно отматывая жизнь назад. Наконец, память выдала картинку.

— Это был вечер в деревне, — ответил я. — Зима или лето — не могу сказать. Мы с двоюродной сестрой сидели в комнате и играли в какие-то деревянные фигурки, а родители были в зале. Помню, что я спорил с сестрой. Она доказывала, что мне три года, а на самом деле мне было четыре. Я пытался ей это объяснить, но она не верила. Пока я не позвал отца.

Лида улыбнулась.

— Как думаешь, — спросила она, — что здесь самое важное?

— То, что я говорил про свой возраст?

— Почти. Немножко глубже.

— То, что я спорил?

Лида отрицательно покачала головой.

— Ещё подсказку, — попросил я.

— Никаких подсказок. Ты и так почти ответил.

Я задумался, но ничего толкового в голову так и не пришло. Сдаваться не хотелось, поэтому я схитрил:

— А твоё первое воспоминание? Какое оно?

— Мы с мамой гуляли по парку, и я попросила её купить мороженное.

Вот как… Я озадачился. В наших с Лидой детских образах не было ничего общего.

Или всё-таки было?

— Ну хорошо… — начал рассуждать я. — И там, и там фигурируют родители. Но дело не может быть в них, ведь иначе все сироты страдали бы амнезией. Значит, главное в чём-то другом…

Меня вдруг озарило:

— Ага! Кажется, я понял.

— И?

— Дело в том, что мы умели говорить.

Лида улыбнулась и одобрительно кивнула.

— Да, — сказала она. — Молодец. Только, если точнее, не говорить, а понимать значение слов. Многие дети начинают говорить поздно, но понимают всё, что говорят им взрослые. А если копнуть ещё глубже, то речь идёт даже не о словах, а о смыслах. Есть глухонемые, для которых мир так и остаётся безмолвным всю жизнь. Но даже они учатся общаться — языком жестов.

— Я понял. Речь идёт о речи. О языке.

— Именно, — согласилась Лида. — Мы можем запомнить себя лишь в тот момент, когда можем себя осознать. А осознать мы способны себя, только когда у нас появляется возможность себя описать. Для этого нужен инструмент. Язык. Спроси у любого человека, и каждый тебе ответит, что его первое воспоминание появилось не раньше того момента, когда он освоил язык.

— И как это соотносится с верой и колдовством?

— Очень просто, — сказала Лида. — «В начале было Слово».

— «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Это я знаю. От Иоанна.

Лида чуть улыбнулась и опустила ресницы в знак одобрения.

— Умница, — сказала она.

Я в ответ лишь нахмурился.

— Всё равно не улавливаю связь. При чём тут шаманская болезнь?

— Бог, создающий реальность — это Слово. Язык. Речь. Логос. Называй, как хочешь. Реальность, которую мы видим и осознаём определяется теми смыслами, которые мы привыкли использовать. Говоря иначе — теми инструментами, которые мы выучили в детстве. Вспомни известный факт: у младенцев гениальная способность к изучению языков…. Младенец приходит в этот мир словно чистый лист. А если ещё точнее — он сам создаёт привычный видимый мир, изучая язык. И до тех пор, пока младенец не разделил Логос на части — на смыслы, на отдельные слова и знаки — он не может осознать себя, и поэтому мира, который видим мы с тобой, для него просто не существует. Младенчество — это глубокий сон, в котором у человека нет памяти. Просто потому что запоминать нечего. Смыслов-то нет. Улавливаешь?