Зазеркалье Петербурга - [28]
Сюда, в огромный кооперативный дом, только что построенный архитекторами Виррихом, Зазерским, Бубырем по принципу товарищества собственников квартир, немедля въехали «сливки» петербургской интеллигенции – артисты, врачи, профессора. Бассейное товарищество (по названию улицы Бассейная, как тогда называлась нынешняя улица Некрасова) соорудило громаду в семь этажей, занимавшую почти целый квартал. Дом, оборудованный по последнему слову технологий, предполагал лифты не только на парадных, но и на черных лестницах, центральное отопление, вентиляцию и пылевсасывающую станцию, соединенную трубами со всеми квартирами, уборные для гостей на парадной лестнице, просторные и функциональные квартиры для обслуживающего персонала, прачечную с механическими стиральными и сушильными машинами, балконы для чистки одежды, а также курительный зал и общую гостиную для жильцов.
Улица Некрасова, 58–60 / Греческий проспект, 10–12 / Фонтанная улица, 3–5
«Во всем доме проектировано 88 квартир для членов товарищества, 16 квартир в мансарде и 13 магазинов в первом этаже… Все квартиры с двумя ходами, имеют от 3 до 7 комнат, не считая людских, ванн, кухонь и проч. Полезная площадь квартиры составляет от 24 до 50 кв. саж. [109–227 кв. м.]… Внутренняя отделка квартир… без особой роскоши, с несложными лепными украшениями на потолках и недорогими обоями. Во всех комнатах… паркетные полы, в кухнях же, ванных комнатах, клозетах и кладовых полы… из метлахских плиток… Стены кухонь и ванн предположено частью облицевать фаянсовыми плитками, частью окрасить масляной краской; масляной же краской будут окрашены стены людских, уборных и кладовых. Окна и двери будут исполнены из соснового леса и окрашены масляною краскою. Для освещения передних и коридоров соответствующие двери будут остеклены рифлеными, рассеивающими свет стеклами; кроме того, где окажется нужным, над дверями будут стеклянные фрамуги и просветы»[81].
В такой-то современный дом и въехала, последовав примеру знаменитых соседей, среди которых оказались сам архитектор дома Виррих, поэтесса Ирина Одоевцева с родителями, художник Билибин, государственный деятель Милюков и другие известные личности, 39-летняя художница Надежда Любавина, организовавшая в своей новой огромной квартире и собственную мастерскую, и светский салон. «В просторной квартире собрались редкие гости – „жрецы искусства“… Художники рисовали, артисты драмы декламировали, певицы пели, балерины плясали, поэты читали свои стихи»[82].
Посещение артистического салона художницы, тепло приветствовавшей и признанных мэтров, и никому пока не известные новые таланты, было одним из самых простых способов заявить о себе. Так, часто бывавшего здесь 48-летне-го Максима Горького постоянно атаковала толпа разномастных гостей, требовавших его внимания, критики, помощи, новых рассказов. Сам же он имел возможность наблюдать за восходящими звездами литературной сцены – Маяковским, в котором сразу увидел потенциал, и неразлучной парочкой, Клюевым и Есениным, над которыми подтрунивал, как над «народствующими», «избяными» поэтами.
Обиженный Клюев, стихи которого Горький назвал подделкой, запомнил неудачный вечер в этом доме таким: «Я видел[83] Горького 50-летним тяжелым человеком, действительно с толстым старым лицом и шваброобразными толстыми усами, распаленным до поту от пляски дешевой танцовщицы, воистину отвратительной даже для обывательского вкуса, все хитрое ломанье которой вместе с молодостью кухарки не стоило движения мизинца старой Дункан»[84].
Вернемся же в 1 декабря 1915 года, где мы оставили собравшееся в этих стенах артистическое общество, внимавшее нервному докладу Маяковского («говорил невнятно о прежних поэтах, которые писали в своих усадьбах, имея веленевую бумагу… а потом заплакал и ушел в соседнюю комнату»[85]), а затем, наконец, и его новым стихам. Поплакав, поэт снова вышел к гостям и прочитал им свою новую поэму «Флейта-позвоночник»:
Горький не зря пришел в салон Любавиной в этот зимний вечер в разгаре Первой мировой войны – он восхищен поэмой, назвав «Флейту-позвоночник» «позвоночной струной, самым смыслом мировой лирики, лирикой спинного мозга»[87], а вспоминая провальный доклад о футуризме, с которого начал этот вечер 22-летний разволновавшийся поэт, отметил сидящему рядом племяннику своей гражданской жены: «Собственно говоря, никакого футуризма нет, а есть только Маяковский. Поэт. Большой поэт»[88].
Через три года, когда литературный кружок Надежды Любавиной перестанет существовать, а его посетители разойдутся разными дорогами – кто в эмиграцию, кто в новое советское будущее, кто в мир иной, где-то в этих же стенах будет встречать свое первое послереволюционное лето ее соседка, молодая 23-летняя поэтесса Ирина Одоевцева.
