Зазеркалье Петербурга - [25]
Фишер Ф. Драма жизни династии Башкировых // Нижегородская правда. 1994. 15 янв.
Шамшурин В.А. Башкиров с сыновьями // Наш край. Н. Новгород, 1997. С. 184–186.
Дом Шуберта
(1809 г.; В.О., 1-я Линия, 12)
«Под конец нашего пребывания в Петербурге мама задумала сделать прощальный вечер и созвать всех наших знакомых. Само собою разумеется, она пригласила и Достоевского… Вечер наш вышел пребестолковый. Так как родители мои уже лет десять жили в деревне, то настоящего “своего” общества у них в Петербурге не было. Были старые знакомые и друзья, которых жизнь уже давно успела раз-весть в разные стороны.
Некоторым из этих знакомых удалось сделать в эти десять лет блестящую карьеру и забраться на очень высокую ступеньку общественной лестницы. Другие же, наоборот… влачили серенькое существование в дальних линиях Васильевского острова, едва сводя концы с концами…
Общество собралось у нас… очень разношерстное… Преобладающий элемент был немецкий, чинный, чопорный и бесцветный.
Квартира тетушек была очень большая, но состояла из множества маленьких клетушек, загроможденных массою ненужных, некрасивых вещиц и безделиц, собранных в течение целой долгой жизни двух аккуратных девствующих немочек. От большого числа гостей и множества зажженных свечей духота была страшная. Два официанта в черных фраках и белых перчатках разносили подносы с чаем, фруктами и сладостями. Мать моя, отвыкшая от столичной жизни, которую прежде так любила, внутренне робела и волновалась: все ли у нас как следует? Не выходит ли слишком старомодно, провинциально? И не найдут ли ее бывшие приятельницы, что она совсем отстала от их света?
В.О., 1-я линия, 12
Гостям никакого не было дела друг до друга. Все скучали, но как люди благовоспитанные, для которых скучные вечера составляют неизбежный ингредиент жизни, безропотно подчинялись своей участи и переносили всю эту тоску стоически.
Но можно представить себе, что сталось с бедным Достоевским, когда он попал в такое общество! И видом своим, и фигурой он резко отличался от всех других. В припадке самопожертвования он счел нужным облачиться во фрак, и фрак этот, сидевший на нем и дурно, и неловко, внутренне бесил его в течение всего вечера. Он начал злиться уже с самой той минуты, как переступил порог гостиной…
Мать моя торопилась представить его гостям; но он, вместо привета, бормотал что-то невнятное, похожее на воркотню, и поворачивался к ним спиной. Что всего хуже, он тотчас изъявил притязание завладеть всецело Анютой… Это, разумеется, шло в разрез со всеми приличиями света; к тому и обращение его с ней было далеко не светское: он брал ее за руку; говоря с ней, наклонялся к самому ее уху. Анюте самой становилось неловко, а мать из себя выходила… Анюта уже было поднялась, но Федор Михайлович прехладнокровно удержал ее:
– Нет, постойте, Анна Васильевна, я еще не досказал вам.
Тут уж мать окончательно потеряла терпение и вспылила.
– Извините, Федор Михайлович, но ей, как хозяйке дома, надо занимать и других гостей, – сказала она очень резко и увела сестру.
Федор Михайлович совсем рассердился и, забившись в угол, молчал упорно, злобно на всех озираясь»[74].
В этот трехэтажный дом, купленный в 1820-х годах ученым-геодезистом и руководителем Корпуса топографов Федором Шубертом и перестроенный в том виде, какой мы видим наблюдаем сейчас, а ныне, в 1865 году принадлежавший уже его детям, каждую зиму, в разгар светского сезона, приезжала погостить из деревенской усадьбы старшая дочь Шуберта Елизавета Корвин-Круковская со своей дочерью Анной. На этот раз посетить столицу, помимо 22-летней Анны, нуждавшейся в городском обществе и светской жизни, разрешили и 15-летней Софье (будущей первой в мире женщине – профессору математики Софье Ковалевской), для которой Петербург был в новинку.
Дом представлялся впечатлительной Софье старомодной «колонией тетушек, старых дев». Хозяевам его, не имевшим собственных семей брату и сестре Федору и Софье Шубертам, было соответственно 34 и 43 года. Вместе с ними здесь постоянно жили и гостили многочисленные родственницы – кузины, тетушки, создавая атмосферу консервативного, но веселого и неразлучного женского царства во главе с обожаемым всеми единственным мужчиной Федором, которого в доме называли Оракулом.
Зимний приезд Елизаветы с дочерьми в этот гостеприимный дом в 1865 году отличался от предыдущих. Старшей дочери, Анне, тяготившейся деревенской скукой и собственной нереализованностью, строгий отец наконец-то разрешил свести знакомство с ее кумиром, писателем Федором Достоевским. Разрешению этому предшествовал домашний скандал.
Сокрушающаяся о бесцельно уходящей молодости, томящаяся в провинциальной рутине Анна с жаром искала увлечений, способных разнообразить ее лишенную событий жизнь – увлечение рыцарскими романами сменяется философствованиями о смерти, затем периодом религиозного отшельничества, прерванного обнаружением таланта актрисы и мечтами о театральной академии, и, наконец, социалистическими идеями, жадно впитываемыми молодой девушкой, которой и правда вскоре суждено было стать настоящей революционеркой. Тогда-то Анна и заводит переписку с Достоевским, тайком от семьи отправив в его журнал «Эпоха» свой рассказ. Тайна, однако, вскоре открывается. Отец, допросивший переправлявшую письма экономку и найдя в одном из них гонорар Анны за опубликованный рассказ, был в ярости – мало того, что женщины-писательницы представлялись ему явлением недостойным, дочь еще и опозорила семью тайной перепиской и получением денег от мужчины. Однако, согласившись прослушать рассказ Анны, дрожащим голосом читавшей о смерти главной героини, сокрушавшейся о семейном гнете и даром потраченной молодости, отец и сам прослезился и, чувствуя автобиографичность описанных страданий, смягчился и позволил Анне по приезде в Петербург пригласить Достоевского в дом тетушек.
