Зазеркалье Петербурга - [19]
Прошение князя об установке фонарей, конечно же возымело силу. Дума выделила средства на установку 12 фонарей от Каменноостровского проспекта до особняка, причем два из них водрузили прямо при подъезде к зданию. Для удобства передвижения дорогу по Большой Монетной улице вымостили булыжным камнем.
В том же году, когда по просьбе аристократа устанавливали фонари, превращая «глушь» Большой Монетной в привлекательное для жизни место, в доме напротив жил 31-летний поэт Александр Блок, который с балкона наблюдал за породистыми горчаковскими псами, игравшими в саду пышного особняка (вот уж не думал князь, что его зеленый оазис открыт еще для чьих-то глаз, а также что наслаждаться им благородной семье осталось всего шесть лет), и писал поэму «Возмездие».
Блок А.А. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания современников. М., 1989.
Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990.
Весь Петроград. 1917 г.
Памятники архитектуры и истории Санкт-Петербурга. Петроградский район. СПб., 2007.
Памятники архитектуры Ленинграда. Л., 1975.
Привалов В.Д. Улицы Петроградской стороны. Дома и люди. М.; СПб.: Центрполиграф, 2015.
Слонимский Л.З. Горчаков, Александр Михайлович // ЭСБЕ. Т. 17. СПб., 1893.
Сукновалов А.Е. Петроградская сторона. Л., 1960.
Доходный дом Бака
(1905 г., архитектор Б.И. Гиршович; Кирочная ул., 24)
«Шла финская война. По улицам Ленинграда люди ходили ссутулившись, как во время сильного дождя. С вечера город погружался в раздражающий мрак.
– К тебе можно, папа?
– Конечно.
Кирка входит, целует меня в затылок, берет газету, берет со стола папиросу, закуривает и садится на низкую скамейку возле потрескивающего камина. Это теперь его любимое место.
– Что скажешь, Кирка?
– Да все то же, папа.
– А именно?
– Война.
– Ну?
– Она, папа, действует мне на нервы. Словно кто-то омерзительно скребет ногтем по стеклу. Так бы и дал в морду: не воюй!..
Кирка глубоко затягивается:
– Валя мне не звонила по телефону?
Кирочная улица, 24
– Нет.
Он бросает окурок в камин:
– Может быть, Шура подходила к телефону?
И кричит:
– Шура-а-а!.. Валечка мне не звонила?
– Не-е-ет!
Между его бровей ложится тоненькая морщинка.
– Тебя, Кирюха, это волнует?
– Как будто.
– Тогда позвони ты Валечке.
– Не желаю.
Со двора раздается резкий дребезжащий свисток.
– Это, пожалуй, нам свистят, – говорит он. – Шторы плохо задернуты. В наш век мир предпочитает темноту.
И, задернув поплотней шторы, он добавляет:
– Мы потерянное поколение, папа.
– А уж это литературщина. Терпеть ее не могу.
И добавляю:
– Бодрей, Кирюха, бодрей. Держи хвост пистолетом»[55].
В этом доме в квартире № 37 в течение почти десяти предвоенных лет жил со своими домочадцами писатель и поэт им же созданного направления – имажинизма – Анатолий Мариенгоф. Дружная и веселая семья – жена Анна Никритина, актриса, которую Анатолий, любя, называл «Мартышкой», и сын Кирилл, не по годам мудрый и развитый мальчик.
40-летние интеллигенты любили этот район и друг друга. Когда у матери не было спектаклей, супруги прогуливались по Кирочной, приглашали на обед своих творческих коллег, ходили в театр и на дружеские вечера. Самостоятельный Кира тоже не сидел без дела. Родители удивлялись, как их 16-летний сын успевает и заниматься (помимо уроков в школе, на дом к юноше приходили немка, англичанка и француженка, учившие его языкам по 2–3 часа), и отдыхать. Кира играл в теннис, ходил в кино и театр, а вечерами приглашал к себе на Кирочную ватагу шумных друзей.
Счастливыми были дни, когда Мариенгофы договаривались остаться дома, отказавшись от всех планов и приглашений, и втроем посидеть за накрытым к чаепитию столом. Вспоминали покойного Сергея Есенина, несостоявшегося крестного отца Киры и большого друга Анатолия, с которым провел он свою молодость, неразлучно живя и путешествуя в течение нескольких лет, разговаривали о литературе, философии, искусстве. На ночь папа и мама приходили в спальню Кирилла пожелать ему спокойного сна – Анатолий целовал сына в лоб, а Анна – в щеки и губы, долго глядя в лицо ненаглядного сына.
Кирилл, казалось, доверял родителям, особенно отцу, часто приходя к нему в кабинет, чтобы покурить у камина и поделиться новостями (о том, как он прогулял школу, чтобы четыре часа бродить по Эрмитажу) и сокровенными мыслями (о войне, о любви, о смысле жизни). Анатолий с детства относился к сыну, как к взрослому. Помня собственного, всегда поддерживавшего его и здравомыслящего отца, он старался быть таким и для своего ребенка – общался на равных, уважал его мнение и личное пространство. Не позволял себе без стука войти в комнату Киры, не читал его дневники, даже если те лежали открытыми. Скоро за эту «идиотскую, слюнявую интеллигентность»[56] Анатолий не сможет себя простить.
«4 марта Кира сделал то же, что Есенин, его неудавшийся крестный.
Родился Кира 10 июля 23-го года.
В 40-м, когда это случилось, он был в девятом классе.
На его письменном столе, среди блокнотов и записных книжек, я нашел посмертное письмецо:
Дорогие папка и мамка!
