Займы - [2]

– - Не знаешь ли ты,-- спросил он мужика,-- нет ли тут где по соседству такого ж бедняка, как ты? Да чтоб непьющий был мужик и работящий -- понимаешь? Такого, который обнищал от беды, от напасти, а не по своей оплошности?

Крестьянин повторял: "Понимаю, как же?",-- а между тем смеялся сквозь слезы как дурачок и повертывал шапку свою на кулаке. На этот раз хозяйка его скорее опомнилась и дала толковый ответ: "Есть, батюшка, как не быть! Богатых-то не больно много, а этакие есть. Вот в Сосницах за горой добрый мужик есть, Андреем зовут, такой же горемыка, сердечный, как и мы вот до тебя были, да еще и лошадку украли у него мошенники -- так пропал совсем, вот хоть живому в могилу ложиться".

Костромин пошел домой, велел оседлать коня, поехал в Сосницы и отыскал Андрея. Разузнав и тут все, что было ему нужно, он вытряс запасной бумажник свой до самой подкладки. Весело улыбнулся он, когда увидел это и убедился, что на этот раз, по крайней мере, пришел конец его страданиям. Он и этого крестьянина также выкупил из беды, купил ему тут же лошадь, новый сошник, тулуп и сермягу. Затем он легко взвился на лошадь и без оглядки пустился крупной рысью из сельца, объехав вокруг леса, посмотрел на озеро, где бабы бродили бреднем и прятались от нежданого и незваного зрителя в тростник, потом поворотил домой и в самом веселом и беспамятном расположении сел у окна с трубкою и со стаканом чаю.

Не прошло двух недель, как офицеры собрались у одного из товарищей, где был и Костромин. Занимались по обыкновению напущением друг на друга пятидесяти двух разбойников, у одного из них (не из разбойников, то есть, а из числа хозяев их) был сделан самый верный расчет и следовало убить семерку, но она обманула, не далась, и проигравший с отчаянным исступлением ударил себя в лоб…

– - Быть не может! Нет, не может быть! -- закричал он, подумав немного и поверив в безумии своем какой-то бессмысленный расчет, по которому он бил наверняка.-- Быть не может, семерка должна мне воротить все. Атанде, господа!

Он вскочил и оглядывался, у кого бы занять рублей двадцать пять для ставки наверняка:

– - Костромин, дай ради бога! Не откажи. Клянусь…

– - У меня, брат, нет ниже зелененькой, я и сам до жалованья сижу без оных.

– - Да дай же, братец, пожалуйста! -- продолжал тот с таким негодованием, будто сам отбивался силою от какого-нибудь докучливого нахала.-- Дай, пожалуйста, ты видишь, что тут было верное, семерка даст соника -- небось, твое не пропадет, я отвечаю!

– - Послушай,-- сказал Костромин.-- Ведь вот ты же требуешь, чтоб я твоему слова верил, верь же и мне, я никогда и никого из товарищей не обманывал, у меня нет денег, и именно нет за душой ни пяти рублей.

– - Помилуй, братец! -- начал тот.-- У тебя нет денег! Да это курам смех, да куда же ты их девал?

– - Куда девал -- это мое дело, довольно того, что их нет.

– - Верно на какой-нибудь вздор издержал,-- сказал тот с горьким упреком.-- А вот когда добрые товарищи в нужде, в крайности, когда иному до зарезу нужно, так и нет…

Костромину, который был в самом спокойном расположении и нисколько не сочувствовал рьяному порыву горячего товарища, выходка эта показалась очень забавною, он улыбнулся молча, кой-кто из прочих собеседников также рассмеялся, но на этот раз дело этим кончилось, и семерка не дала ничего. Через несколько дней, однако ж, опять кто-то наведался к полковому… банкиру, что ли: иначе я его и назвать не умею, хотя и банкиры не дают обыкновенно взаймы без отдачи, и наведался по крайней надобности в деньгах. Костромин поздравлял себя от души, что от чистого сердца и с спокойною совестью может сказать: "Нет ни копейки",-- и, разумеется, остался при этом ответе. На вопросы: "Отчего же нет и как нет?" -- он отвечал, пожимая плечами, но видно было по всему, что ему не верили. "Костромин прижался, братцы,-- стали поговаривать.-- Обратился в жидовскую веру, стал копить не на шутку…" Отчего же никто не выдумал упрекать тех, которые получали втрое более Костромина, а проживали по крайней мере вшестеро более и, конечно, также никому не давали взаймы ни медного гроша?

Прошло еще недели две-три, и внезапно сказан был поход. Суматохи было много, потому что весть эта многих застала врасплох. Доселе везла и не везла семерка, а теперь надо было устроиться так, чтоб повезли верховые и вьючные лошади, надо было подняться и идти… И опять прибегает вечером к Костромину один из так называемых товарищей, человек женатый, семейный, но человек, любивший кутнуть по-походному и по-военному, человек, который, невзирая на свои 35 лет и на четверочку ребятишек, неминуемо пускал каждый грош ребром и копейку козырем… человек, который выходил на целый день со двора, когда дома нечего было есть, без труда прикидывался веселым холостяком и добродушно забывал о живой жене и детях… "Ну, Костромин,-- сказал он,-- как хочешь, а дай мне сто рублей. Воля твоя, а я без этого от тебя не выйду, я в таком отчаянии, что готов не знаю что над собою сделать. Вообрази, тут выступать, а тут семья на шее, а денег -- вот хоть шаром покати, ни гроша. Я был у всех, обошел кругом… Я знаю, что ты зарекся теперь и не даешь никому, да уж как хочешь, брат, а не дают и другие, нет ни у кого, вот таки будто сам сатана в мешке вынес все деньги из целой округи -- нигде нет, хочешь не хочешь, а дай. Вот божусь тебе, клянусь тебе всем, и женой и детьми, как только получу первые деньжонки -- есть, пить не стану, а тебе принесу, отдам… А тут еще назначили меня бог весть с чего квартирьером, я завтра со светом выступаю, а семья моя сидит, и хоть лоб взрежь, не знаю, как им подняться…"