Заявление - [5]

* * *

Ну, а дома, конечно, еще никого.

Все принесенное из магазина надо было разложить по заведенным для каждого продукта местам: что в холодильник, что на балкон, что в шкаф, а что и сразу пустить в работу.

Исполнив главное на кухне, зарядивши всю аппаратуру: кастрюли, конфорки, духовку, — Галина Васильевна перешла, в комнаты, обмахивая и стирая мягкой фланелевой тряпкой пыль.

Она не любила полированную мебель, но просто купить необходимое тогда было нельзя, и помогали в этом трудном деле добычи дефицита какие-то знакомые какого-то бывшего больного. Ее с мужем провели куда-то в зады магазина и показали оставленное для них с таким горделивым самодовольством, что они посовестились высказать свои вкусы, постеснялись сказать про свою нелюбовь к столь вожделенной и недоступной для многих полировке. А уж после того как мебель привезли, да еще с тем же горделивым и явным доброжелательством помогли расставить ее, пусть на этот раз и в соответствии с желаниями хозяев, нечего было и думать о перемене.

Так же не любила она и книжные полки, закрытые стеклами. Но Владимир Павлович считал, что книги, даже если их и немного, необходимо прятать за стекла из-за пыли. И сколько хозяйка дома ни пыталась лишить полки этой сверкающей защиты, — и прямой атакой на них, и косвенными подходами и шутками, говоря, что открытые книги берут всю пыль на себя, а в противном случае она висит в воздухе и ею приходится дышать, — муж, при активном содействии сына, которому стекла нужны были для целой выставки открыток каких-то и фотографий, был непреклонен. И Галине Васильевне приходилось следить, протирать и наводить порядок как на стеклах, так и за ними.

В результате ежедневно после работы она, поддерживая блеск полировки и получая очередные сверкающие удары по глазам от стекол с полок, добавляла горючее своему раздражению, направленному пока лишь внутрь, поскольку не осознавала никакой прямой причины, которую хотелось бы сокрушить энергией, рождающейся от этого постоянного взаимодействия благополучия и недовольства.

Сегодня раздражения было больше, чем всегда. Если обычно она лишь мимоходом и внутренне иронизируя над своими мужчинами думала об этом, то сегодня каждая протираемая поверхность, каждый зайчик от стекла, попадающий в глаза, вызывал новую яростную волну.

Эх, мой дом — моя крепость; можно спрятаться, а можно и спрятать. Можно скрыться, скрывать, скрываться… Можно себя, тебя, от них, их не видеть, тебя чтоб не видели… А от себя? Себя от себя не спрячешь.

Галина Васильевна прибегла к обычному лечению — мелкой ручной работой она попыталась снизить гулявшие в ней волны, перевести их в обычную повседневную зыбь. Как странно, ее, хирурга, представителя мелкой ручной работы, успокаивала та же мелкая, но уже домашняя работа. Неисповедимы пути нервных утомлений, раздражений и успокоений. Да, ручная, мелкая, но не хирургическая работа, по-видимому, несмотря на некое внешнее подобие движений пальцев там, в операционной, тем не менее отдаляла ее от профессионального, надоевшего, обязательного и утомительного суперменства, уводила в мирскую суету, где можно позволить наконец почувствовать себя слабой, осознать себя ничтожным человеком, зависящим и подчиняющимся другим, когда за тебя решают, когда тебя ограничивают естественными рамками и ставят на положенное и приятное место, — наверное, эту женщину это делало человеком, женщиной, наверное, именно это и успокаивало.

Галина Васильевна включила телевизор, села в кресло, сложила на коленях ворох сыновних одежд, чтобы где-то пришить пуговицы, что-то зашить, к чему-то подшить, чего-то подштопать. С первых дней жизни Андрея она при всяких неожиданных, раздражающих обстоятельствах, неуместных каких-либо посещений или просто от пустой душевной сумятицы принималась за что-нибудь подобное и чаще всего это приводило ее мало-мальски к норме.

И сейчас, лишь только она положила на колени куртки да штаны своего сына и стала вдевать нитку в иголку, как вновь, по старому проложенному в мыслях пути вспыхнуло сравнение с подобной же процедурой во время операции. Естественно, сравнение было в пользу кривых хирургических иголок с замком для нитки, а не домашних с ушком-отверстием. Там все было легче: вдевала нитку сестра и сама вкладывала уже готовую для шитья нить с иглой в ее работающую руку. А то и еще проще — одноразовые иголки с впаянной нитью и не требующие мучительных поисков дырочки ниточкой. Там — ее приказ, и все дают. И тем не менее лишь только это сравнение с утренней работой всплыло в мозгу, как, обычно и стандартно стало легче, появились признаки надвигающегося умиротворенна, примирения с неизбежными жизненными недовольствами и неурядицами.

Так взаимодействие хирургического суперменства и домашней подчиненности способствовало тому душевному комфорту, той гармонии, которая пока легко восстанавливалась в Галине Васильевне при каких-то, якобы необъяснимых нарушениях ее внутреннего покоя. И сегодня, как всегда, эта встреча в ее душе, казалось бы, несоразмерного и несовместимого вновь умеряло вроде бы беспричинное раздражение и недовольство.