Завтра, завтра, завтра - [47]

бы своими переживаниями с соседом, но Сэм – человек необычный. Он любит секретничать. Поэтому, хоть я и тревожусь о нем, но тревожусь не очень сильно.

– И что его вынудило рассказать тебе об автокатастрофе?

– Его – ничего. Это Бон Чха мне рассказала.

Сэди засмеялась.

– Однажды он не общался со мной шесть лет.

– Что ты натворила? – ахнул Маркс.

– Да ничего ужасного. То есть я выставила себя не в лучшем свете, но по большому счету произошло досадное недоразумение. Такая чушь, что и говорить не о чем. И мне было всего двенадцать!

– Ну, если Сэм затаил обиду, это надолго.

– Черт, – расстроенно мотнула головой Сэди, – какая я дура, что позволила Сэму проводить меня до квартиры Дова.

– Сэди, не кори себя, с Сэмом все в порядке. Просто он влип в какую-нибудь смешную историю, которая потом нас знатно повеселит. – Маркс поднялся. – Слушай, я прошел половину уровней этой умопомрачительной игры и хотел бы ее закончить, если ты не против.

Сэди кивнула. Побрела в комнату Сэма, прикрыла дверь и залезла в его кровать. Позвонила Дову и сказала, что переночует у Маркса.

– Зачем? – возразил Дов. – Ты ничего не знаешь и ничего не можешь поделать. Какой смысл изводить себя? Дуй домой.

– Нет, я лучше останусь. Вдруг он позвонит.

– О молодость, молодость, – залился смехом Дов. – Я и забыл, как ты юна, Сэди. Ты ошибочно полагаешь, что твоя семья – это друзья и коллеги.

– Да, – сухо ответила Сэди, скрывая раздражение.

– Когда у тебя появятся дети, друзья отойдут на второй план, – предостерег ее Дов.

– Я устала. Пока.

Окончив разговор, Сэди закуталась в одеяло Сэма и провалилась в сон.

Проснулась она только в восемь часов вечера – как раз к тому времени, когда Маркс закончил играть в «Итиго». Сэди направилась в гостиную, спросить, не звонил ли Сэм, и увидела довольного, расплывшегося в лукавой улыбке Маркса, глазеющего в темный монитор.

– Маркс?

Он вскочил, подбежал к ней, подхватил ее на руки и закружил по комнате.

– Маркс! – завизжала Сэди.

– Я люблю ее, люблю, – воскликнул Маркс. – Что тут скажешь?

Он отпустил Сэди и грянул хорошо поставленным сочным актерским басом.

– Я втрескался в эту девушку! Я втрескался в эту игру! Куда черти забрали Сэма – никак только я не пойму!

Небеса приклонили слух к мольбам Маркса, и, не успел он закончить декламацию, как раздался телефонный звонок. Сэди и Маркс наперегонки кинулись к аппарату, но Сэди оказалась проворнее и первой сорвала с рычага трубку.

– Это он! – зашипела она Марксу. – Так тебя и растак, Сэм, ты где шлялся?

Сэм сломал лодыжку на своей и без того искалеченной ноге. В Массачусетской больнице общего профиля, куда его привезли, его состояние оценили как тяжелое и, не откладывая, провели экстренную операцию. В больнице Сэму предстояло провести еще одну ночь, и он попросил их навестить его утром и помочь вернуться домой.

– Почему ты не позвонил? – сорвалась на крик Сэди.

– Не хотел, чтобы вы волновались.

– Но мы волновались именно потому, что ты не позвонил! – Сэди, у которой словно гора с плеч свалилась, зарыдала. – Я думала, ты умер, Сэм! Умер! Я думала, мы закончили игру и ты… ты… Я прям не знаю…

– Сэди, Сэди, не плачь, все нормально, – увещевал ее Сэм. – Я цел и невредим. Скоро сама убедишься.

– Еще раз такой финт ушами выкинешь, я тебя придушу! Собственными руками! – всхлипнула Сэди.

– Договорились. Согласен, я должен был позвонить. Сэди? Сэди? Ты меня слышишь?

Пока Сэди прочищала нос, Маркс завладел трубкой.

– А я знал, я знал, что с тобой все хорошо. И я прошел игру! Вы гении, оба! И я от вас без ума. Мотай на ус.

Сэди выхватила у него трубку.

– Надо же, – выдохнул Сэм, – он первым прошел нашу игру. С начала и до конца! Получается, мы ее сделали?

– Думаю, да, – сказала Сэди. – Ну, по большей части. У меня тут родилась пара идей.

– И у меня.

– Давай я сейчас к тебе приеду.

– Боюсь, посещения дозволены только до девяти вечера, а на часах уже восемь с четвертью. Ты не успеешь сюда добраться. Тем более – разлиновать новый «Дневник добрых дел».

– Застрелиться и не жить, – фыркнула Сэди.

– Серьезно, ты не успеешь.

– Ладно, Сэмми. Тогда скажу просто: я тебя люблю.

– Ф-фу, гадость какая.

– До встречи! Не успеешь завтра глаза продрать, как мы уже тут.

Сэди повесила трубку.

Ворочаясь в больничной кровати – далеко не первой в его жизни, но первой с чудесным видом на реку Чарльз, – Сэм страдал от невыносимого одиночества и жалости к себе. Последние два дня он почти ничего не ел, и теперь его подташнивало от анестезии, введенной на голодный желудок. И хотя его накачали обезболивающими, он чувствовал слабую пульсацию в прооперированной ноге и понимал, что, как только отойдет от наркоза, его скрючит от невыносимой, всепоглощающей боли. А во сколько ему обойдется этот несчастный случай, он боялся даже и думать. Медицинская страховка и практически исчерпанный счет в банке лишали его последних остатков самообладания. Хирург, осмотрев его, сказал, что искореженная лодыжка неимоверно ухудшила и без того бедственное положение его левой конечности, и озабоченно добавил: «Нельзя безостановочно сращивать кости. Пора подумать и о других вариантах». Но «другие варианты» отдавали диким средневековьем, и Сэм из двух зол решил выбрать меньшее: попрыгать пару месяцев на костылях – и это в жуткую зиму! – и во всем положиться на Маркса и Сэди. Очнувшись в больничной палате, он не сразу позвонил им, потому что оробел и смутился. Он не ожидал, что судьба-злодейка подложит ему такую свинью. Он надеялся, его капельку подлечат, втюхают баснословно дорогую баночку аспирина и отправят восвояси. И никто ничего не узнает. Он не желал, чтобы Сэди и Маркс видели его разбитым, слабым и одиноким. Он устал от своего тела и капризной ноги, не переносящей даже малейших проявлений радости. Устал осторожничать и рассчитывать каждый свой шаг. Господи, как же ему хотелось скакать и резвиться! Как же ему хотелось превратиться в Итиго. Кататься на серфе и лыжах, прыгать с парашютом, летать на параплане, покорять горные вершины и лазать по крышам. Умирать миллионы раз от миллиона различных напастей, калечить и уродовать свое тело и на следующее утро просыпаться живым и невредимым, здоровым и полным сил. Он хотел жить, как Итиго, – в бесконечных и целомудренных, словно лист белоснежной бумаги, «завтра», свободных от ошибок и проклятий прошлого. Или, если обратиться в Итиго ему было не суждено, хотя бы воплощать свои фантазии в игре вместе с Сэди и Марксом.