Завтра, завтра, завтра - [43]

– Точка? – спросила Сэди в пять утра, раздвигая занавески. За окнами медленно падал снег.

– Точка, – кивнул Сэм.

– Я словно выжатый лимон, – зевнула Сэди. – Точка однозначно. Хотя бы на сегодня. Завтра посмотрим на все свежим взглядом и решим, ставить нам точку или пока рановато. А сейчас я иду к Дову.

– Я провожу тебя.

– Уверен? Там жутко скользко.

Сэди встревоженно поглядела на его ногу, которая в последнее время часто его беспокоила.

– Тут недалеко, – отмахнулся Сэм. – Мне полезно прогуляться.

На безлюдных улицах царила мертвая тишина, только снежинки еле слышно опускались на землю. Срезая дорогу, Сэди и Сэм двинулись напрямик через Гарвард-Ярд, благо семестр подходил к концу и все первокурсники спали. Пушистый снег и предрассветные лучи солнца погрузили их в атмосферу волшебной сказки. Сказки, придуманной специально для них одних. Сэди взяла Сэма под руку, и он слегка оперся о ее плечо. Они валились с ног от усталости, но что может быть приятней усталости от честно выполненной работы. Пройдут годы, они вместе напишут новые игры, откроют офисы, наберут многочисленных дизайнеров и программистов, но никогда, никогда не забудут это ранее снежное утро.

– Сэм, пожалуйста, скажи мне правду. Только не ври!

От звенящего голоса Сэди Сэма пробрала дрожь.

– Не буду.

– Прошлым декабрем ты и вправду увидел картинку с волшебным оком?

– Сэди, неужели ты сомневаешься? – в притворном возмущении воскликнул он.

– Тогда скажи, что ты видел!

– Не дождешься, – ухмыльнулся Сэм. – В приличном обществе о таком не говорят.

Сэди кивнула. Они подошли к парадной двери Дова, Сэди вставила в замок ключ и обернулась.

– Спасибо, Сэм. Как оно сложится дальше – неважно. Главное, ты заставил меня сесть за игру и завершить начатое. И я тебе благодарна. Я люблю тебя, Сэм. Не волнуйся, тебе вовсе не обязательно говорить, что ты любишь меня. Я знаю, ты терпеть не можешь подобных излияний.

– Ненавижу, – широко, опрометчиво широко улыбнулся Сэм, на миг позабыв о кривых, вечно смущавших его зубах, и неловко поклонился. – Ф-фу, гадость какая.

Не успел он поклясться ей в ответной любви, как она впорхнула в парадную. Сэм не расстроился. Он знал, что Сэди знала, что он ее любит. Да, Сэди знала, что он ее любит, точно так же, как она знала, что он не видел Волшебного ока.

Над горизонтом показалось солнце, снегопад прекратился, и Сэм зашагал домой. Несмотря на пронизывающий холод, в груди его трепетал жаркий огонь. Его переполняли радость бытия и признательность Сэди Грин, так вовремя очутившейся в той игровой комнате. Вселенная справедлива… Хорошо, пусть не совсем справедлива, но играет с тобой вполне честно. И, отняв у тебя мать, порой дарит тебе кого-то взамен. Свернув на Кеннеди-стрит, он нараспев затянул стихи, слышанные им однажды: «То, что любовь… Вот и все, что мы знаем о ней. И довольно. Должен быть груз приноровлен к силе тяжести». «Какой такой груз? – недоумевал Сэм. – К какой силе тяжести?» Загадка… Звучный метр и четкий ритм стиха, похожие на перестук колес несущегося по рельсам поезда, околдовали его, и он, счастливый и безмятежный, ощутивший в теле неимоверную и невероятную легкость, вдруг, позабыв про всякую осторожность, по-мальчишески подпрыгнул раз, другой (Сэм Масур! Подпрыгнул!), оступился на поребрике, поскользнулся и вывернул лодыжку. Раздался хруст.

Он так сроднился с болью, что почти ничего не почувствовал и вторично за эту зиму грохнулся в обморок.

– Не к добру наши встречи, ох, не к добру, – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Прижимаясь разбитой скулой к оледеневшим булыжникам, будто к подушке, Сэм в полуяви увидел маму, одетую в громадную белую шубу, ниспадавшую до укутанной в снег земли. Анна, вымахавшая, словно Годзилла, склоняется над ним, и Сэм успокаивается: рядом с маминой шубой ему не грозят никакие беды. А его корейская, рожденная в Америке мама говорит по-японски: «Дайдзёбу, Сэму-тян. Все хорошо, малыш Сэм».

Зимой 1984 года мама Сэма решила перебраться на запад. Сэму стукнуло девять, Анне – тридцать пять. Она уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке и все эти годы мечтала уехать из Большого яблока хоть к черту на кулички. С рождением Сэма ее желание только окрепло. Ее одолевали фантазии о далеком славном городе, мещанском райке с чистенькими улочками, где жизнь дешева, а жители здоровы и счастливы. Ей мерещился внутренний дворик для Сэма и беспородный желтый пес, вызволенный из приюта; кладовки и гардеробные; ванная комната со стиральной машиной, не вымогающей четвертаков; уединенность собственного жилья и полнейшее отсутствие соседей сверху и снизу. Она грезила о пальмах, солнце, тепле и аромате плюмерий. И словно воочию видела, как они с Сэмом швыряют свои неуклюжие громоздкие шубы в благотворительные коробки Армии спасения. С другой стороны, она цеплялась за Нью-Йорк, будто утопающий за соломинку, боясь выпустить из рук главное достижение своей жизни: стоит ей покинуть этот город, и ворота, ведущие в страну чудес и успеха, наверняка захлопнутся, и она, презренная и ничтожная, окажется не у дел. Возможно, противоречия раздирали бы ее до скончания века, если бы еще одна Анна Ли не рухнула на нее с небес на землю.