Завтра, завтра, завтра - [28]

Однако долго, томительно долго, на доске не появлялось ничего выдающегося. Наверное, им попросту не хватало опыта. Впрочем, они были молоды, а привилегия молодости – непоколебимая уверенность в гениальности любого созданного тобой творения. Даже если сотворено оно на коленке в квартире обеспеченного и великодушного соседа. То, что их игра станет нетленной классикой, Сэм не сомневался.

– Надо стремиться к величию. Либо ты создаешь шедевр, либо не тратишь зря время, – вещал он.

Правда, величие Сэму и Сэди представлялось по-разному. Сэм грезил о славе. Сэди – о высоком искусстве.

К маю похищенные Сэмом маркеры засохли и невыносимо скрипели по доске и Сэди объяла тревога. Ей начало казаться, что они упустили все сроки, непоправимо и ужасающе выбились из графика, не придумали ничего достойного внимания и уже никогда не напишут игру.

– Я знаю, мы на верном пути. Решение где-то здесь, – сказал как-то Сэм, глядя на доску, чью белую гладь испещряли их с Сэди мыслимые и немыслимые задумки, переливавшиеся всеми цветами радуги.

– А если нет? – кисло спросила Сэди.

– Тогда мы пойдем другим путем, – весело ухмыльнулся Сэм.

– Не пойму, чему ты радуешься! – вспылила Сэди.

Пока Сэди не находила себе места от беспокойства, Сэм сохранял завидное самообладание. «Самое прекрасное, – убеждал себя он, – что пока все возможно. Абсолютно все». Но Сэм мог позволить себе витать в облаках. Он был очень неплохим художником и вскоре обещал вырасти в приличного программиста и сносного дизайнера, однако – и это следует помнить – он ни разу не писал игр. Сэди же, напротив, уже создала несколько, пусть и дурацких, игр. А значит, именно ей предстояло взвалить на себя тяжкий груз ответственности и заняться программированием, разработкой игрового движка и всем прочим.

Обычно Сэм избегал физических прикосновений (неприятные воспоминания о врачах, долгие годы щупавших и мявших его ногу, до сих пор жгучей болью отзывались в его сердце), и вдруг он обнял Сэди за плечи и, немного запрокинув голову – Сэди была на три сантиметра выше, – посмотрел ей прямо в глаза.

– Сэди, ты понимаешь, зачем мне нужна эта игра?

– Ну разумеется! Чтобы прославиться и сколотить состояние.

– Нет, Сэди, ты все упрощаешь. Я хочу написать игру, чтобы сделать людей счастливыми.

– Пф, – фыркнула Сэди, – елейная блажь.

– Не думаю. Помнишь, как в детстве мы целые дни проводили в игровых мирах? Как нам было там хорошо?

– Ну помню.

– Знаешь, порой я испытывал нечеловеческую боль. Такую, что впору повеситься. И единственное, что меня поддерживало, – это игры. Игры, где я хотя бы на время мог переселиться из своего презренного тела в тело идеального и супермегакрутого героя и забыть о несчастьях, постигших меня в реальной жизни.

– В реальной жизни ты не мог прыгнуть на флагшток, а Марио – мог.

– В яблочко. Я спасал принцессу, хотя на самом деле с трудом выбирался из кровати. Да, я хочу разбогатеть и прославиться. Мои амбиции зашкаливают, как и моя нищета. И в то же время я хочу создать маленькое чудо. Волшебную игру, в которую дети наподобие нас могли бы играть и на пару часов избавляться от страданий.

Сэди кивнула. Ее растрогали слова Сэма. За все эти годы он лишь несколько раз упоминал о терзавших его болях.

– Хорошо, Сэм, пусть будет так.

– Отлично. – Сэм радостно потер руки, словно разрешил головоломную задачу. – А теперь – айда в театр.

В тот вечер на главной сцене Американского репертуарного театра в студенческой постановке «Двенадцатой ночи» блистал Маркс. Получить роль в спектакле, идущем на главной сцене, – значительное событие для актера-любителя, и Сэм подумал, что неплохо бы им с Сэди проявить интерес к увлечению Маркса и тем самым отблагодарить его за квартиру, безвозмездно предоставленную им на все лето.

Сам не зная почему, Сэм старался держать Сэди подальше от Маркса, предпочитая дружить с ними по отдельности. Замкнутый и одержимый фобиями и паранойями, Сэм стремился контролировать всех и вся и боялся, что если эти двое сойдутся, то непременно объединятся против него и начнут секретничать и шушукаться. А еще он боялся, что они предпочтут компанию друг друга его, Сэма, обществу. Все вокруг любили Сэди и Маркса. И никто не любил Сэма, кроме тех, кому вменялось любить его по определению, то есть матери, пока та была жива, бабушки и дедушки, Сэди, в период ее вынужденного служения на благо общества, и Маркса, административно-приказным порядком выбранного ему в соседи по комнате. Однако теперь, когда Маркс одолжил им квартиру, знакомства Сэди и Маркса было не избежать. Маркс, исполнявший главную роль герцога Орсино, попросил Сэма пригласить Сэди на спектакль. После представления они собирались отправиться в отель «Чарльз» и поужинать там вместе с отцом Маркса, специально заехавшим в город, чтобы насладиться театральным зрелищем.

– Она ведь переедет на следующей неделе, и я хотел бы преломить с ней хлеб, прежде чем свалить на каникулы.

Почти все лето Маркс намеревался провести в Лондоне, стажируясь в инвестиционном банке.

Актерская стезя его, говоря откровенно, не привлекала, хотя он три года играл в студенческом театре и многие полагали, что он был просто создан для сцены. Высокий, под метр восемьдесят, широкоплечий, с осиной, почти девичьей, талией, волевым подбородком и звучным голосом, стройный, с бархатистой матовой кожей и восхитительной шевелюрой черных густых волос, Маркс с непередаваемым изяществом носил театральные костюмы, перевоплощаясь в своих персонажей. Однако эти самые персонажи Маркса и не устраивали. К его глубочайшему разочарованию, ему поручали либо роли непрошибаемых тиранов-диктаторов, либо напыщенных ослов, таких как Орсино. А ведь в настоящем Марксе не было ничего непрошибаемого или напыщенного. Дурашливый и простоватый, он любил остроумные шутки и деятельный пульс жизни, а в его жаркой груди билось доброе и отзывчивое сердце. И его поражало и огорчало, что театральные режиссеры видели в нем совершенную противоположность. «Но почему?» – недоумевал Маркс. Как-то после премьеры