Завтра вновь и вновь - [91]

– Тереза? – говорю я, но она меня не слышит и не поворачивается.

Она идет по Белльфонте – боковой улочке, ведущей от Уолнат к нашей квартире. Новый слой – прохлада в тени дерева. Новый слой – где-то вдалеке жужжит газонокосилка, пахнет скошенной травой. Этого не может быть, такого никогда не существовало – бомба должна была взорваться пять минут назад, все вокруг должно сгореть. Но мы здесь. Мы здесь. Все неправильно.

– Тереза?

Я бегу к ней, кладу руку ей на плечо. Она оборачивается, но у нее нет лица, лишь серый расплывчатый овал, пустота. Я отскакиваю. Изображение исчезает, Архив отключается, превращаясь в светящуюся точку, а потом и вовсе пропадает, день сменяется ночью, опустошенным миром. Она привела меня домой.

Сломленная земля, дуга предрассветного неба – до зари осталось еще около часа, но черный купол горизонта уже сереет, а звезды бледнеют. Наш дом еще стоит, хотя западное крыло обрушилось, не то от взрыва, не то после многих лет запустения, но бо́льшая часть фасада уцелела. Ступени крыльца превратились в груду бетона и кирпича, покрылись землей и поросли бурьяном. Я пробираюсь по лужайке к входу, мимо греческих урн, где когда-то цвели пионы, по растрескавшемуся крыльцу в вестибюль. Я здесь. Черно-белые плиты пола стали однотонно темными, валяются покореженные латунные почтовые ящики и разбитое стекло. Диваны обуглились. Все вокруг блестит после дождя, протекающего сквозь дыры в крыше – лужи на полу и влажное дерево, вонючая сажа.

Я бегу наверх.

Я здесь.

Тереза, я здесь.

Квартира двести восемь.

Я открываю дверь, но больше нет никакой квартиры двести восемь. Задняя стена дома обрушилась, от квартиры двести восемь остались только несколько щепок из половиц и пропасть за обвалившимися кирпичами. Я смотрю вниз с обрыва, который когда-то был нашим домом. Ничего не осталось. Ничего.

Не знаю, что я надеялся найти.

Мне не следовало сюда приходить.

Я роняю цветы и смотрю, как они падают.

– Мистер Блэкстон?

Я отворачиваюсь от пропасти. В коридоре стоит человек в черном рабочем комбинезоне и противогазе.

– Джон Доминик Блэкстон? – спрашивает он приглушенным басом.

В нескольких шагах за его спиной стоит еще один человек. Он тоже в противогазе и похож на медведя. Сейчас я умру. Я у них в руках и завишу от их милосердия, если они им обладают. Ноги у меня подкашиваются. Эта квартира будет последним, что я увижу.

– Чего вы хотите? – спрашиваю я.

Со стороны лестницы появляется третий человек, преградив мне путь к отступлению. Видимо, это Рори. Он тоже в противогазе. А тот, кто говорит, наверное, Грегор, брат Уэйверли.

– Уэйверли знал, что как только вы увидите жену, то помчитесь сюда, – говорит он.

Медведь – Кормак – достает полицейскую дубинку и быстро шагает ко мне. Я уворачиваюсь, но он бьет меня по голове, и удар отзывается в ухе яркой вспышкой боли, ломая мне челюсть. В голове звенит, звуки доносятся как из-под воды – в Начинке звучит любимая музыка Альбион, джаз Бориса Виана, мелодия дергается и умолкает. «Ошибка», – сообщает Начинка.

Во второй раз он бьет по правому колену, я падаю со сломанной ногой и вижу торчащую из кожи кость. Правая голень и ступня болтаются как тряпка, и тут я получаю третий удар – в лицо. АйЛюкс перезагружается. Изо рта хлещет кровь. Зубы. Еще два удара – по обеим рукам, ломаются кости, дробятся пальцы. Я кричу.

Начинка снова отключается и перезагружается во второй раз.

– Я вас видел, – говорю я. – Знаю, что вы с ней сделали. Видел, как вы ее убивали.

Кровь толчками выходит изо рта с каждым словом, не знаю, разбирают ли они, что я говорю. Я купаюсь в крови и тьме, но пытаюсь сосредоточиться, мне нельзя отключаться, только не сейчас. Думай. Они не собираются покончить со мной быстро. Нужно выбраться отсюда. Боже!

– Он твой, Рори, – говорит Грегор.

Надо мной склоняется темный силуэт. За щитком противогаза я вижу его глаза.

– Око за око, – говорит он.

Он вытаскивает охотничий нож, и я чувствую, как лезвие входит в плечо и упирается в кость. Он вытаскивает нож и режет мне грудь. Я не могу дышать, но не осознаю этого, не могу кричать, но все же пытаюсь, дыхание превращается в кровавый туман. Рори полосует мне лицо ножом, словно каллиграф, пишущий на коже священный текст. Справа вспыхивает боль, глубокая боль – похоже, он проник через глазницу. Неужели вся эта кровь моя? Это невозможно…

Меня поднимают.

Наверное, Кормак.

Я падаю…

Меня столкнули с края. Я падаю. Квартира пропадает.

* * *

– Доминик…

Этот голос.

* * *

Я знаю этот голос. Откуда? Пытаюсь открыть глаза, но ничего не выходит.

Пахнет камфорой и пропитанными кровью бинтами, а еще землей и травой.

– Нужна еще одна доза морфина, – произносит этот голос.

* * *

Я открываю глаза.

Перед глазами все расплывается. Нет, только перед левым глазом. В правом темнота. Я ослеп на правый глаз. Справа все как будто закрывает черная повязка, но если закрыть левый глаз, мир погружается в темноту. Но я вижу достаточно, чтобы понять – сейчас день.

Я поднимаю голову, но любое движение отзывается дикой болью в груди, и я снова падаю, тяжело дыша. Каждый вдох – мучение.

– Ты очнулся, – говорит он.

Этот голос.