Завтра вновь и вновь - [65]

– Кажется, я в нее влюбляюсь, – говорит он уже после полуночи.

– В Келли?

– Наверное, как только мы закончим завтрашнюю съемку, я попробую с ней образ леди Чаттерлей. На природе.

– Боже, Гаврил. Ты вроде бы вдохновляешься Робертом Фростом.

– Этот бизнес жесток к тем, кого мы любим.

Когда смолкает его голос, тишина предутренних часов становится настолько подавляющей, что я включаю телевизор и радио с классической музыкой, снова и снова копаюсь в следах Альбион, которые я сохранил. Альбион. Каждую ночь я жду их появления – Болвана, Ханны Масси и Твигги. Стоит закрыть глаза – и вот они, эти призраки, лежат в постели рядом со мной.

Уэйверли просил найти для него призрака. Альбион. Я разворачиваю рисунки с Домом Христа и раскладываю их на диване, сканирую их и ищу совпадения по архиву изображений. Находится только картинка в низком разрешении из художественного блога Сан-Франциско, без подписи. Я пишу блогерам по указанному на сайте адресу, пытаясь навести справки об этих фото.

Я покупаю лупу и несколько часов рассматриваю каждый рисунок. Они маниакально детальные, выписана каждая досочка, на каждом листе или травинке нарисованы прожилки. Это дело рук Болвана? Подписи нет, а стиль сильно отличается от обычных работ Болвана, больше похоже на Эндрю Уайета, только с примесью кубизма, чем на обычные граффити-агитки Болвана. Тимоти? В кабинете Симки я видел «карты памяти» Тимоти, и хотя они были неплохи, но не так детальны, не настолько превосходны. Этот художник рисовал единственный дом. Превратил его в фетиш. Лишь на одном рисунке вид изнутри – это окно с намеком на деревья, частично стертая геральдическая лилия на стене и кусок дощатого пола, но нарисовано все со странного угла зрения, сбивающего с толку.

Я накрываюсь с головой одеялом, оставляя лишь щелку для притока воздуха, и загружаю Город. Соединение по постоплатному тарифу медленнее, чем по контракту АйЛюкса, я застреваю в туннеле, а потом городской пейзаж расплывается, но в конце концов появляется Город. Гринфилд, Сэйлин-стрит и парковка у ресторана «Здоровяк Джим». Я снаружи. Зима, и от губ поднимается облачко дыхания. Я огибаю парковку и подхожу к Дому Христа с боковой улицы. «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». После пожара дом почернел – остаток спецэффектов.

От крыльца несет копотью, входная дверь обгорела до черноты. Я ввожу коды доступа Куценича и ожидаю нового взрыва и волны жара, но ничего не происходит, только ударяет в нос вонь влаги и гниения, когда я шагаю внутрь. В доме просторно и прохладно. В гостиной никакой мебели, только разводы сажи и почерневшие потолочные балки. Камин в углу превращен в алтарь, и обгоревшее деревянное распятие осталось почти в целости, не считая отсутствующей у Иисуса руки. В столовой висит почерневшая хрустальная люстра. Под ногами рассыпается пепел. На кухне пусто, лишь розетки и провода, из пола торчат газовые трубы.

Между столовой и кухней находится лестница в подвал. Оттуда тянет сыростью, но это лишь мое воображение, лишь отпечаток в АйЛюксе. Я щелкаю выключателем, но он не работает. Все погружено в темноту. По стене вместо перил идет труба. Держась за нее, я спускаюсь по лестнице и оказываюсь в непроницаемой тьме подвала, иду по бетонному полу. Еще чуть вперед, и где-то журчит вода. Нога чего-то касается, и я нащупываю фарфоровый предмет. Влажный фаянс – это протекающий унитаз у подножия лестницы. Бетонные стены на ощупь пушистые от плесени. Я обнаруживаю раковину и дренажное отверстие. И слышу звуки… Чье-то дыхание в темноте.

– Альбион?

Дыхание доносится из погреба, но когда я открываю дверь, в помещении пусто. Дыхание смолкло. Я закрываю дверь и снова слышу дыхание. Тот, кто находился в подвале, не попал в Архив, только его дыхание.

Комнаты на втором этаже не горели. В спальнях выцветшие и местами ободранные обои с геральдическими лилиями, которые я узнаю по акварелям. Альбион я нахожу во второй спальне справа. Они с Пейтон лежат на двуспальной кровати, белеют худые обнаженные тела, руки привязаны к изголовью кровати, лодыжки стерты до крови от стягивающих ноги пут. Я развязываю их руки, но все это не по-настоящему, они не настоящие, и как только я распутываю узлы, Архив перезагружается, и веревки снова на месте.

В коридоре звучат шаги. Тимоти. Он выглядит моложе, чем я привык. Тощий, с бородой. Он раздевается и голым ложится между девушками, но как только прикасается к ним, их головы превращаются в свиные. Может, потому здесь и поработал Болван, потому и спалил дом – чтобы никто не увидел эти архивные сцены. Я заглядываю Пейтон и Альбион в глаза, и хотя головы у них свиные, глаза по-прежнему человеческие и полны ужаса и боли. Тимоти тискает их, но Альбион лишь смотрит в потолок, а Пейтон на стену. Тимоти стонет, чуть ли не повизгивает, облизывая их груди и покусывая соски. Он целует Альбион между ног, а потом входит в нее, рукой лаская Пейтон.

Девушки смотрят друг на друга, как будто помогая друг другу выдержать насилие. Пейтон всхлипывает. Господи, что это? Эта сцена сохранена в Архиве, то есть Тимоти записывал сам себя. Альбион стискивает зубы, чтобы не закричать. Я опускаюсь рядом с ней на колени и смотрю в потолок, как и она. Запрокидываю голову и выглядываю в окно над кроватью, которое видит она. Под этим немыслимым углом я вижу намек на деревья снаружи. На акварели изображен именно этот угол зрения, рисунки сделала Альбион.