Завтра, послезавтра и всегда - [2]

Лу нежно тронул ее за плечо:

— Ну же, милая, будет тебе. Я не могу выносить, когда ты хандришь, как сегодня.

— Если бы у нас была машина, как в старые времена, — вздохнула Эм, — мы могли бы прокатиться куда-нибудь, побыть хоть немного вдали от людей. Бог мой, как же это было здорово!

— Было, — согласился Лу, — пока не кончился весь металл.

— Мы бы забрались в машину, папа подъехал бы к заправке и скомандовал: «Залей-ка под заглушку!»

— Здорово было, верно?.. Пока не кончился весь бензин.

— А потом мы мчались бы по полям…

— Хороши сейчас те поля, черт бы их побрал! Сейчас и поверить трудно, что между городами было столько пространства.

— Проголодавшись, — продолжала Эм, — мы зарулили бы в какой-нибудь ресторанчик. Ты бы солидно вошел и сказал: «Пожалуй, я не отказался бы от стейка с жареной картошкой» или «Как сегодня свиные отбивные?» — Она облизала губы, и глаза ее заблестели.

— О да! — прорычал Лу. — А как насчет гамбургера со сложным гарниром, Эм?

— М-м-м-м-м-м-м-м-м-м…

— Предложи нам кто-нибудь тогда переработанные водоросли, мы бы плюнули ему в глаза, верно, Эм?

— Или переработанные опилки, — проговорила Эм.

Лу упрямо пытался отыскать в ситуации положительные стороны.

— Ну, с другой стороны, наша еда теперь гораздо меньше напоминает водоросли и опилки. И потом, говорят, это гораздо полезнее того, что мы ели раньше.

— С той едой я чувствовала себя отлично! — вспыхнула Эм.

Лу пожал плечами.

— Пойми, невозможно прокормить двенадцать миллиардов человек, если не использовать переработанные водоросли и опилки. Так что это и впрямь чудесно… мне кажется… ну, так все говорят.

— Все говорят первое, что взбредет в голову, — сказала Эм, закрывая глаза. — Ах, а помнишь шопинг, Лу? Помнишь, как магазины бились за нас, чтобы мы хоть что-то купили? И не нужно было ждать, чтобы кто-то умер, чтобы заполучить пару стульев, или кухонную плиту, или еще что-нибудь. Просто идешь и — оп-ля! — покупаешь что хочешь. Черт, как же было здорово, пока не закончилось все сырье! Я была тогда совсем маленькая, но отлично все помню.

Подавленный, Лу медленно подошел к перилам и бросил взгляд на чистые, холодные, яркие звезды на черном бархате бесконечности.

— А помнишь, как мы с ума сходили по научной фантастике, Эм? Объявляется посадка на рейс номер семнадцать до Марса. Посадочная рампа номер двенадцать. Все на борт! Техническому персоналу оставаться в укрытии. Десять секунд… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… одна! Основная мачта! Тр-р-р-р-ам-пам-пам!

— И плевать, что делается на Земле, — подхватила Эм, вместе с ним глядя на звезды. — Ведь через несколько лет мы все ринемся сквозь пространство, чтобы начать все сначала на новой планете!

Лу вздохнул.

— Только вот выяснилось, что нужна штуковина размером с Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы доставить на Марс одного-единственного колониста. А еще за пару триллионов долларов можно прихватить его жену и собаку. Вот как можно победить перенаселение — эмиграцией!

— Лу?

— Гм?..

— А когда Пятисотмильный спидвей?

— Э-э… на День памяти, тринадцатого мая.

Эм прикусила губу.

— Это мерзко, что я спрашиваю?

— Да нет, в этой квартире уже все, по-моему, уточнили дату.

— Не хочу казаться отвратительной, — сказала Эм, — но иногда такие вещи нужно обсуждать, чтобы избавиться от мыслей о них.

— Конечно. Ну и как, тебе полегчало?

— Да — и я не собираюсь больше выходить из себя. А с ним буду ласкова просто не знаю как.

— Вот она какая, моя Эм.

Они расправили плечи, храбро надели на лица улыбки и вернулись в квартиру.

Старик Шварц по прозвищу Жом, опустив подбородок на руки, покоящиеся на набалдашнике трости, не сводил раздраженного взгляда с экрана пятифутового телевизора, занимавшего большую часть комнаты. На экране комментатор новостей подводил итоги дня. С периодичностью примерно в тридцать секунд Жом ударял тростью в пол и кричал:

— Черт побери, да мы поступали так сто лет назад!

Вернувшимся с балкона Эмеральд и Лу пришлось довольствоваться местами в заднем ряду позади родителей Лу, его брата и свояченицы, сына с невесткой, внука с женой, правнучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, само собой, позади Жома, который занимал лучшее место впереди. Все, кроме Жома, который выглядел согбенным и дряхлым, на вид казались примерно одного возраста — лет тридцати.

— Тем временем, — продолжал комментатор, — в Каунсил-Блаффс, штат Айова, разыгрывается страшная трагедия. Однако две сотни спасателей отказались сдаться и продолжают отчаянно копать в надежде спасти Элберта Хаггедорна, ста восьмидесяти трех лет, который уже двое суток зажат в…

— Мог бы рассказать что-нибудь и повеселее, — шепнула Эмеральд.

— Тихо! — рявкнул Жом. — Следующий, кто раскроет пасть, когда работает телевизор, живо останется без гроша… — И сладким голосом продолжил: — когда взмахнет клетчатый флаг, Индианаполисские гонки закончатся и старина Жом приготовится к Большому Путешествию за Грань. — Он грустно вздохнул, в то время как его наследники отчаянно старались не проронить ни звука. Впрочем, для них острота напоминания о Большом Путешествии несколько притупилась, поскольку Жом напоминал о нем по крайней мере раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.