Завтра будет завтра - [4]

– Если ты постараешься… – начала Кэролайн, но достаточно было одного взгляда в глаза отца, чтобы тут же замолчать.

– Но и Беатрис их не видела. Зато я смогу рассказать ей, какая красавица дочь у нас выросла. Знаешь, только потому, что ты есть, мне не страшно уходить. Ты – самое главное дело моей жизни. Кажется, оно мне удалось. – Он улыбнулся и погладил Кэролайн по щеке. – А сейчас я устал и буду спать. Поцелуй-ка меня и посиди еще немного рядом. Мне так хорошо, когда вы рядом. Моя маленькая Кэри и любимая Беатрис.

Кэролайн видела, как медленно гаснут глаза отца. Дыхание тихо вырвалось у него из груди, черты лица заострились. Кэролайн наклонилась и закрыла голубые когда-то глаза. Она осторожно прикоснулась губами ко лбу отца и провела рукой по его все еще роскошным седым волосам.

Она еще долго сидела рядом с телом Дэйва Сотбери и держала его за руку, веря, что там, за чертой, его за руку держит Беатрис.

Похороны Дэйва Сотбери состоялись через неделю. Многие пришли отдать ему последнюю дань уважения, и среди них было немало молодых людей. Многих Кэролайн узнавала по фотографиям, что до сих пор висели на стенах кабинета ее отца.

Она стояла, одинокая в толпе, и держала в руках букет розовых гиацинтов, очень похожих на те, что росли у них в саду. Похожих, но все же не таких. К ним никогда не прикасалась рука Беатрис Сотбери.

Кэролайн что-то отвечала тем, кто выражал ей соболезнования, слушала мессу, но ей все время казалось, что это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она сама закрыла глаза отцу, чувствовала, как жизнь постепенно уходит из его тела, видела, как меняется лицо, но так и не смогла поверить, что его больше нет.

Гроб опустили в черную яму. Кэролайн вдруг поняла, что в такой же теплый майский день двадцать лет назад хоронили ее мать. Такой же была земля, и такие же гиацинты держала она в руках. Разница была лишь в том, что теперь Кэролайн осталась совсем одна. Некому больше положить ей на плечи широкую ладонь и увести прочь.

Двигаясь словно во сне, Кэролайн бросила на гроб первую горсть земли и отошла в сторонку, позволяя остальным проститься с самым дорогим для нее человеком на всем свете. Она первой бросила землю и последней положила гиацинты. Они были какими-то беззащитными в окружении белоснежных строгих лилий и темных роз. Нежные розовые цветы, пахнущие детством и любовью.

Кэролайн не заметила, когда все разошлись. Она так и стояла у могилы отца, усыпанной цветами, и смотрела на розовые гиацинты, ни о чем не думая и ничего не желая.

Широкая теплая ладонь легла ей на плечо. Кэролайн вздрогнула и подняла глаза. Дэвид Гриффин с тоской и тревогой смотрел на нее. Всего один шаг отделял ее от того, чтобы обвить руками его широкую шею, прижаться щекой к груди, вдохнуть его запах и расплакаться. Совсем как двадцать лет назад.

– Давайте я отвезу вас домой, – сказал Дэвид и взял ее под локоть

Кэролайн покорно кивнула.

2

Кэролайн сидела в гостиной. В этом доме она выросла и, пока была маленькой, звала его своим. Потом, купив квартирку в Харлеме, начала называть ее своим домом, а этот старый, заросший вьюном и мхом коттедж – папиным домом. И вот теперь она снова должна называть его своим. Последняя воля Дэйва Сотбери была выражена предельно лаконично: «Все свое движимое и недвижимое имущество завещаю своей дочери Кэролайн Сотбери». Дата и подпись.

Дэвид только что прочитал его и теперь ждал реакции.

– Больше ничего? – спросила Кэролайн, сама не зная, какой ответ надеется услышать.

Дэвид покачал головой.

– И даже письма не оставил?

– Полагаю, ваш отец собирался проститься с вами лично и тогда сказать все, что только считал нужным. Думаю, вам будет интересно ознакомиться с описью его имущества. Вы ведь теперь должны знать, чем владеете.

Кэролайн махнула рукой. Она и так все знала. Но Дэвид упрямо достал нужный документ и принялся перечислять: дом, клиника, какие-то акции, счета в банках. Когда он наконец закончил, Кэролайн почувствовала, что у нее разболелась голова. И что теперь она должна с этим делать?

– Вы не знали и о половине? – участливо улыбнувшись, спросил Дэвид.

– О двух третях! Я знала только о том, что у него есть этот дом и клиника. Об акциях, счетах, каких-то там векселях я вообще ничего не слышала. Папа никогда не посвящал меня в свои дела, прекрасно понимая, что мне это все неинтересно. Он очень хотел, чтобы я стала врачом, но я лет с десяти страстно мечтала рисовать. Талантом Бог меня обделил, так что теперь я анализирую чужое творчество.

– Кто не умеет сам, тот учит других, – хмыкнул Дэвид.

– Примерно так. Только я занимаюсь живописью Франца Халса, жившего в шестнадцатом и семнадцатом веках. Думаю, ему мои комментарии совершенно безразличны.

Кэролайн слабо улыбнулась и даже немного испугалась этого. После похорон отца, когда Дэвид привез ее в отцовский дом и дал бокал с бренди, ей казалось, что она вообще разучилась улыбаться и радоваться жизни. И вот прошло всего-то три дня, а она уже шутит!

Дэвид с удовольствием смотрел на улыбающуюся Кэролайн. Ни у кого на всем свете не было такой честной и открытой улыбки. И уж конечно не могла так улыбаться Эрика. Дэвид сразу же нахмурился, как всегда когда вспоминал бывшую подругу, на которой чуть не женился. И как только он удержался от этого опрометчивого шага!