Завтра будет завтра - [21]

– Обвинения грозят вам, мистер Берн. – Кэролайн объяснение Стенли казалось не слишком достоверным. – Может быть, мне следует поговорить и с другими пациентами?

Стенли удивленно посмотрел на Кэролайн. Он ничего не ответил, и пауза затянулась. Все так же не отрывая взгляд, Стенли встал из-за стола и подошел к Кэролайн вплотную. Ей пришлось призвать всю свою силу воли, чтобы не упасть. Его запах, тепло его тела сводили Кэролайн с ума.

Пожалуйста, пусть он не прикасается ко мне! – молила она.

Но Стенли осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулся тонкой кожи на ее подбородке. Он чуть приподнял голову Кэролайн, и теперь она смотрела Стенли в глаза, странные глаза, каждый день меняющие свой цвет.

Пусть он не отпускает меня! – просила теперь Кэролайн.

Она уже забыла все свои обвинения. Близость этого мужчины сводила ее с ума, заставляя пробудиться древние инстинкты. Еще ни на кого Кэролайн не реагировала столь бурно и безудержно.

– Полагаю, вы имеете полное право обижаться на меня, мисс Сотбери! – бархатным как ночь голосом сказал Стенли. – Я должен был еще в субботу позвонить вам и поблагодарить за прекрасный вечер, самый прекрасный вечер в моей жизни.

– Так почему же ты не позвонил? – хриплым голосом спросила Кэролайн.

– Я боялся. – Стенли криво усмехнулся. – Да, я трус. Я боялся признаться самому себе в тех чувствах, что неожиданно вспыхнули в моем сердце. Кэролайн, ты сводишь меня с ума! Еще ни одна женщина не была способна заставить меня умирать от желания быть рядом с ней, ловить каждый ее взгляд, купаться в ее тепле, наслаждаться ее ароматом… Боже мой, если бы ты только знала, Кэролайн, как волнующе ты пахнешь! Я должен был позвонить тебе, но я боялся. Я ведь знал, что один только твой голос сведет меня с ума. Я пытался взять себя в руки, но когда ты вошла, такая прекрасная в своей ярости, я понял: все пропало.

Кэролайн казалось, что она стоит на ногах лишь потому, что чуткие пальцы Стенли держат ее подбородок.

– Еще никогда, ни одной женщине я не говорил этих слов и теперь понимаю почему. Я ждал тебя, Кэролайн. Сегодня, я знаю, я могу это сказать!

Губы Кэролайн дрогнули, будто она хотела остановить его, но Стенли уже не мог сдерживаться.

– Я люблю тебя! – выдохнул он.

Стенли не стал дожидаться ответа Кэролайн. Он наклонился к ее сочным, трепещущим губам и впился в них жадным поцелуем. Его руки сомкнулись на тонкой талии, крепкие ладони прижимали трепещущую Кэролайн к сильному мускулистому телу. Она чувствовала еле сдерживаемую страсть Стенли.

Кэролайн подалась ему навстречу и ответила на поцелуй. Она была готова забыть обо всем на свете и отдаться этому мужчине прямо здесь, на ковре его кабинета. Его она ждала всю жизнь, для него берегла свою страсть, свою нежность. Все, что было до него, – пустое. Теперь в ее жизни есть человек, ради которого стоит жить.

Когда Стенли оторвался от ее губ, Кэролайн чуть слышно прошептала:

– Я люблю тебя.

Стенли улыбнулся, как улыбается человек, достигший заветной цели.

5

Дэвид задумчиво смотрел на золотые блики, отражающиеся в стеклянных гранях его бокала с виски. Он сидел в одном из известнейших закрытых клубов Лондона, куда смог попасть только благодаря своему происхождению. Впрочем, если бы не возможность завести полезные связи и узнать одним из первых главные политические и экономические новости, Дэвид ни за что не пришел бы в это пафосное место. Он и так старался наведываться сюда как можно реже, но по законам клуба любой его член, бывающий в клубе реже одного раза в два месяца, лишался своего билета без возможности восстановления. Дэвиду оставалось одно: раз в месяц покидать милый его сердцу Ноттингем и отправляться в Лондон.

Со временем он начал находить особую прелесть в вечерних встречах членов клуба. В сугубо мужской компании можно было спокойно посидеть с бокалом скотча перед пляшущим каминным пламенем, обсудить все животрепещущие вопросы или молча послушать чужие разговоры, в пределах допустимого, конечно. А можно было заказать отдельный кабинет и в приватной атмосфере решить сложные вопросы.

Кстати, в этом клубе Дэвид чаще всего встречался со своим отцом. Он не слишком любил особняк родителей, где все было подчинено строгим правилам. Семейные обеды втроем за огромным столом со множеством молчаливых слуг за спинами с детства раздражали Дэвида. Он не соглашался смириться с тем, что отпрыск одного из древнейших и знатных родов Великобритании должен жить по раз и навсегда установленным правилам. Откуда в нем появился этот протест, Дэвид и сам не смог бы сказать. Может быть, причина была в том, что ни отец, ни мать, скованные правилами по рукам и ногам, ни разу прямо не выразили свою любовь к нему. Да и сам Дэвид ни за что не решился бы броситься отцу на шею, когда тот возвращался домой. Он рос, пытаясь порвать цепи, переступить через правила, но ни разу не почувствовал ответного стремления родителей.

Когда Дэвиду исполнилось десять лет и его отдали в закрытую школу, он осознал, что не в силах изменить родителей, но может сам строить свою жизнь. Именно поэтому блестящей карьере политика он предпочел скромное существование адвоката в Ноттингеме.