Заволжье: Документальное повествование - [23]

26 ноября 1891 года Александра Леонтьевна писала:

«Дорогой мой, ненаглядный Алешечка, ты не пугайся, Леля не болен, но погода такая скверная и я боюсь пускать его рано поутру в школу, так как он покашливает и у него насморк. Голубчик мой, какое хорошее письмецо ты мне написал, уж как я ему рада была, я так рада, что тебе хорошо в Саратове и тебе есть с кем душу отвести. Я очень рада, что мои романы там нравятся. Ты теперь, конечно, уже получил «Захолустье», я тебе послала 6 экз. и так торопилась, что не успела написать при этом письмо. Сейчас кончила рассказ «Спятил». Надо переписать и послать в редакцию, да беда, в правой руке ревматизм и больно писать. «Спятил» очень драматический рассказ из голодной хроники. Вчера мы с Лешей были у Шишковых на имянинах, спрашивала Колю о делах по продовольствию, он говорит, что комиссия вырабатывает правила отчетности, правила приемки и раздачи хлеба, а Алабин ничего знать не хочет. Комиссия говорит: примите выработанные нами правила, а Алабин говорит: не хочу, рассылайте их сами, а я ничего знать не хочу. Комиссия говорит: разошлите вашим агентам приказание прекратить покупку хлеба, а Алабин говорит: рассылайте сами, я ничего знать не хочу. Теперь выходит то, что ты вводишь свой порядок отчетности и приемки хлеба, а комиссия свой, и выйдет чепуха. Тебе бы надо прямо снестись с комиссией и представить проект выработанных тобой правил, может быть, они бы сообразовались с твоим проектом. Они ничего не знают, что делается и как делается...»

Прошло несколько дней без известий от Бострома. Как тяжело без его писем. Нет, она и не ждет его сюда, ждет только известий от него, чтобы устроить дела и ехать к нему. Когда это будет? Она так стосковалась, что не знает, что с собой делать. Она все берегла себя и не давала себе тосковать, берегла в себе благоразумное спокойствие, теперь точно все разом рухнуло, все пропало‚ и ею завладела такая тоска, такая жажда его видеть, что не может себе и представить более тяжкого бремени. Она с трудом сдерживалась, чтобы не дать волю своим нервам, но даже во сне все думала о нем. Будто видит его издали и не может коснуться до него или знает, что он близко к ней, и не может его найти. Так долго не может продолжаться. Уж скорей бы прислал весточку. Уж и не знает, что она готова пережить, только бы быть вместе.

Подумать только: четыре недели разлуки, потом пять дней мимолетного свидания и опять разлука, вот уже второй месяц пошел с первого октября, как он снова уехал. Конечно, человек может многое выдержать, но есть вещи, которые и ему не по силам. Когда она все еще надеялась, что он не сегодня-завтра приедет, чувствовала себя бодрой, но теперь... Тоскливо становилось на душе... Ее жизнь ведь сосредоточена в нем и Леле, и она даже не знает, кто ей дороже. Наверное, он, ее Лешурочка, дорогой и ненаглядный... Ах, какой широкой жизнь ей представлялась прежде, а теперь горизонт замыкается все более и более. Да и вообще что-то странное происходит за последнее время: ей стало казаться, что земля сделалась меньше, прежде все было больше и шире, теперь все чаще и чаще ей видится одна и та же картина: едет она по полю, и ей кажется, что горизонт сдвинулся вокруг нее и ей тесно. И при этом возникает странное и гадкое чувство, невыразимое и непонятное, но всегда после этого ей хочется взойти на высокую гору, где бы перед ней открывался широкий горизонт, где бы она могла бы почувствовать ширь и вдохнуть в себя вольного воздуха, необъятного пространства. А пробуждается и чувствует, что ей душно, хочется выбраться из узкой долины повседневной жизни на высокую гору идеальных устремлений, хочется, чтобы грудь захватило восторгом необъятного... Душно ей, душно... А тут еще тревога за Алексея Аполлоновича...

Страшные дни

Алексей Аполлонович никак не мог вырваться из Саратова. Ждали его дела в Царицыне, но здешние хлопоты цепко удерживали его. Только соберется и, кажется, уже твердо решит ехать, как что-нибудь неотложное снова возникало перед ним. А главное, боялся, что без него не справятся с делами.

Наконец Алексей Аполлонович оставил все дела в Саратове на неопытного конторщика и отправился в Царицын. Отъезд в Царицын будет первой пробой, может ли конторщик без него вести счетоводство. Если не справится, то придется Бострому снова сюда приезжать после собрания управы.

В Царицыне Алексей Аполлонович получил сразу все пять писем от Александры Леонтьевны. Он был на верху блаженства: столько дней прошло — и ни одной весточки от любимой... Вся горечь последних недель сразу куда-то испарилась... Как точно и откровенно она анализирует свое теперешнее состояние... И как тяжко бывало ему выслушивать ее столь несправедливые нападки... Сколько же ему надо ей написать, чтобы объяснить все, что произошло между ними...

Алексей Аполлонович пошел на вокзал, купил билет до Новочирской казачьей станицы — там предполагались большие закупки хлеба, — зашел в ресторан пообедать, выпил рюмочку, другую и засиделся... Думы, думы, думы... Ничего не мог поделать с собой. Мысли то и дело возвращались к недавней размолвке... Странная выходит вещь... С одной стороны, его любимая Сашуничка терзает его... Это правда... И он в то время очень досадовал на нее, что она редкие минуты свидания сумела отравить своими нотациями, а с другой — он понимал ее и не может не любить ее даже за эти выходки. Особенно когда они проходят. И не сердится, потому что хорошо понимает настоящую причину ее нервного раздражения и не может не сочувствовать ей. А причиной тому — регресс общественных отношений... Все лучшее не только сникло, как было и несколько лет тому назад, но уже начало проповедовать те принципы, которые десяток лет тому назад не признавало. Передовые газеты, например, взывают к чести купеческой, словно забывая, что этим они поддерживают принцип деления общества на сословия, который несколько десятков лет назад почти всеми лучшими людьми презирался. И сколько таких примеров... Стремление жить заставляет приноравливаться к возможным условиям жизни. И так называемые либералы — проповедники добра — тоже приноравливаются, мирятся с невозможным, даже забывают свои принципы добра, клеймя лишь мелкие пороки и проповедуя лишь мелкие добродетели... Вот и такие, как журналист Португалов, пишущий и в столичные газеты и журналы, ничтоже сумняшеся, ратуют, горячатся, а все попусту: нет идеи в их идейках, а их геройские слова, их куцый энтузиазм не затрагивает человеческие сердца... Что тут поделаешь... Но главное — зачем она мучается? Жалко, что недоразумение произошло во время короткого свидания и они не успели его рассеять, как ему пришлось уехать. Но стоит ли так страдать из-за этого? По крайней мере, ему хочется, чтобы она не мучилась, чтобы не было нервных недоразумений. Будет лучше для них обоих. Да и вообще, стоит ли сетовать на некоторые больные минуты, заранее зная, что это ее болезнь... Сашура и так дает ему много счастья...