Завоевательница - [162]

Стояло утро, слишком знойное для конца апреля. Черное платье словно притягивало солнце и жар, а мантилья, вытащенная из сундука с приданым, по-прежнему пахла кедром и воспоминаниями. Ана приколола ее так, чтобы она закрывала лицо. Так делали жительницы Севильи в ее детстве. Мантилья отгородит ее от людей, по большей части незнакомых, которые придут проститься с Мигелем. Сквозь тонкое кружево она прекрасно их видела, им же ее сухих глаз было не разглядеть.

Рано утром, одеваясь, Ана впервые за несколько месяцев посмотрела в зеркало. Она поразилась тому, как со временем заострились черты ее лица. Ей было тридцать девять лет — в этом возрасте ее далекий предок дон Эрнан умер на Пуэрто-Рико. Где он похоронен?

Молитву падре Хавьера то и дело заглушал шелест тростниковых зарослей.

— Вечный покой даруй ему, Господи.

Слова молитвы срывались с губ машинально. Сколько тысяч раз повторила она эти фразы, начиная с детства, когда еще простодушно верила в Бога, который слышит каждое слово и следит за каждым поступком?

Маноло Моралес Моро с женой Ангустиас и тещей Альмуденой стояли в тени навеса, поставленного по указанию Северо. Ана познакомилась с ними только сегодня и опешила от того, насколько близко к сердцу они восприняли смерть Мигеля, проведя с ним лишь несколько часов. Там же стоял и врач, прибывший на рассвете, слишком поздно, и лейтенант, и два солдата. Появился и один солдат из милиции. Луис Моралес Фонт сидел на специально сооруженном для него помосте на повозке: его застывшую, развратную физиономию закрывала тень от зонтика, который держал пригнанный с поля мальчишка.

«Мерзкий старикан», — с неприязнью подумала Ана, продолжая автоматически повторять молитвы, вверявшие ее сына Господу.

Сзади стояла Консиенсия, державшая над головой зонтик, а в нескольких шагах за ней — Хосе с двумя сыновьями, Эфраином и Индио, молочными братьями Мигеля, а также Тео и Паула, самые старые слуги Аны, помнившие ее мальчика еще ребенком. Сегундо она оставила дома с Пенитой. Остальные были заняты работой. Необходимо резать и отжимать стебли, варить сок, собирать с него накипь и помешивать, распределять по столам в цехе рафинирования сахарные гранулы и разливать сироп по бочонкам. Сафру приостановить невозможно, даже на время похорон юного владельца гасиенды Лос-Хемелос.

У подножия холма расстилалась огромная равнина, где лиловые вкрапления гуаханы и зелень недозревших полей перемежались с огромными черными лоскутами. С середины одного из полей все еще поднимался дым: двадцать куэрдас, стоившие несколько десятков тысяч песо и сотни часов, угробленных на обработку полей. А сколько времени и денег понадобится, чтобы восстановить сгоревшую землю?

— И вечный свет пусть светит ему. Да упокоится с миром.

— Аминь, — вторили ему собравшиеся.

Ана держалась за руку Северо, словно он был ее якорем. В этом мире не осталось ничего и никого — лишь они двое, прибившиеся друг к другу на земле, которую они покорили и держали и которая покорила и держала их. «Не отпускай», — беззвучно произнесла она и сквозь черную вуаль почувствовала на себе пристальный взгляд его зеленых глаз. Он сжал ее руку и подвел ближе — настало время опускать гроб с телом Мигеля. Ана погладила гладкую крышку из красного дерева с нежностью, невиданной сыном при жизни. «Я любила тебя как умела, но опоздала, — шептала Ана. — Недостаточно, недостаточно…» Северо сделал шаг назад, и Консиенсия встала на его место.

— Да упокоится с миром твоя душа и души всех усопших верных…

Веревки натянулись, когда Северо, Маноло, лейтенант и солдат милиции опустили гроб с телом Мигеля в яму.

— …милостью Божьей.

От первого глухого удара земли о крышку гроба она содрогнулась. «Мой сын. Мой бедный, мертвый сын! Ты пришел ко мне, но так и не увидел, что я для тебя сотворила. Сотворила от твоего имени». Внезапный порыв ветра задел мантилью, она повернула голову в сторону тростниковых полей. Мужчины, женщины, дети, животные, деревья — все живое разом ополчилось на нее, прокричав в один голос: «Нет, ты сделала это не для него, а благодаря ему!» Но Ана не слышала.

— Аминь.

Насколько хватало глаз, повсюду кивали стебли, уводя ее от могил мужа и сына, от ниш под хлопковым деревом, где спали являющиеся живым духи. За оградой могил, где нашли вечный покой Рамон и Мигель, бурлила жизнь. Жизнь была и за обнесенным забором кладбищем, где Пабла и Фела присматривали за всю жизнь горбатившимися на нее рабами, и за памятником страданию, вырезанным Хосе. Жизнь бурлила в богатой, обрабатываемой ею почве, в тростниковых зарослях, да, а еще в садах, на грядках и клумбах. Жизнь кипела в Эль-Дестино, где ее маленький сын Сегундо делал первые шаги по земле, которую ему предстояло унаследовать. «Все мы ходим по трупам, — размышляла Ана, — но и в этом тоже жизнь». И под лучами утреннего солнца отправилась навстречу новым заботам.