Завоеватели - [70]

— Всякий, кто ударит инку, заплатит мне своей головой! — закричал он и подставил собственную руку под готовый опуститься меч.

Его ранили — это была единственная рана, полученная испанцами во время резни, — но инка спасен. Наконец пали последние защитники Атагуальпы, и владыка перуанской империи, целый и невредимый, сделался пленником Пизарро.

Атагуальпа был ошеломлен. Он не мог сразу понять свое положение. Всего пять минут назад он был могущественным властелином, и кивка его головы было бы достаточно, чтобы в несколько мгновений истребить этих пришельцев, а сейчас он пленник, и седобородый человек смотрит на него со спокойным торжеством, как охотник на тушу убитого ягуара. Между тем на склонах горы, целая и невредимая, стоит тридцатитысячная отборная армия, и пурпурная священная борла по-прежнему украшает его лоб, и по-прежнему великий отец — Солнце — освещает его многолюдную империю. Что это? Дурной сон? Колдовство белых? Может быть, просто его собственное безумие?

Пизарро смотрел на инку не отрываясь. Он не видел своих товарищей, не слышал предсмертных стонов умирающих, не чувствовал боли от раны. Империя завоевана — о чем, другом можно думать в эту минуту! И пока Педро де-Кандиа хлопотал около него и наскоро перевязывал платком разрубленную руку, он все смотрел и смотрел на царственного узника и не мог отвести глаз от его опущенной головы, от этих широких плеч, от этого белого, забрызганного кровью плаща, под складками которого спрятана награда победителю — золото, власть, почести, наместничество, земная слава и небесное блаженство.

XXVI

В тропических странах ночь наступает рано, и в шесть часов вечера уже загорается вечерняя заря. Солдаты Пизарро торопились довершить победу. Сначала беспорядочной массой бежали по улицам, убивая всех встречных, затем разбились на группы и ворвались в лагерь Атагуальпы. О сопротивлении там никто и не думал. Известие о пленении «сына Солнца» отняло у воинов и волю и разум. Мужественные и стойкие, пока ими руководил опытный вождь, перуанцы рассеялись, как овечье стадо, лишь только замолк голос команды. Приказывать некому, слушаться некого: военачальники, сановники, царедворцы — все истреблены! Остается только спасать свою жизнь и бежать без оглядки… Белые колдуны в несколько мгновений одолели могущественного инку, живого бога, на глазах всей его армии. Кто же из простых людей посмеет воспротивиться им?

Гора запестрела беглецами. Испанцы, пьяные от крови, разят направо и налево. Фонтанами брызжут алые струи на их доспехи, на их руки, на их исступленные лица, а они все убивают и убивают, пока на землю не спускается ночь. С тех пор как желто-багровые лучи заходящего солнца в последний раз сверкнули на ярких одеждах Атагуальповой свиты, прошло не больше часа, а между тем не только двор испанской казармы, но и все загородное поле усеяно трупами. Не одна тысяча людей полегла в этот страшный для Перу час.

Когда онемели руки, заныли покрытые стальной броней ноги, стали спотыкаться лошади и в темноте сумерек глаз перестал отличать своего от чужого, испанцы начали брать пленников. Они подходили к первым встречным, тыкали им в грудь пальцем, и перуанцы умоляюще складывали на груди руки и покорно брели туда, куда им показывали. На спины пленных нагрузили всю серебряную и золотую утварь, найденную в лагере Атагуальпы, драгоценности его жен, тончайшие шелковистые ткани его придворных и ближайших родственников, и всю эту толпу, немую и послушную, погнали в стан Пизарро. По дороге к забранным присоединяются добровольцы — жены инки, его домочадцы и слуги. Таков обычай страны: жены и любимые слуги инки должны следовать за ним не только в плен, но и в царство мертвых. Пленных набралось столько, что на каждого солдата пришлось до двадцати рабов.

Пленным было много работы. По указанию солдат, они снимали с убитых драгоценные украшения, сносили их в общую кучу, вытаскивали трупы за ограду, рыли могилы, затирали во дворе кровь. Все это нужно было сделать как можно скорее, ибо назначенное в честь Атагуальпы пиршество нельзя отменить. Пизарро строго соблюдает обычаи и ни за, что на свете не нарушит законов испанского гостеприимства.

Наступила ночь. В покое Пизарро зажглись смоляные факелы и осветили длинные столы с испанскими винами, жареным мясом и награбленными в королевском лагере-кубками и чашами. Пизарро подошел к Атагуальпе, поклонился и произнес слова, которыми в течение столетий, встречали в испанских домах почетных гостей:

— Весь мой дом в твоем распоряжении.

Потом взял пленника за руку и посадил его рядом с собой посредине стола, неподалеку от входа. В отверстие двери видна была часть двора. Красноватые отблески факелов падали на трупы, которых еще не успели убрать, и в их дрожащем свете мертвецы, казалось, оживали, закостенелые руки двигались, скрюченные пальцы распрямлялись. Атагуальпа повернулся к Филиппильо и отрывисто проговорил:

— Скажи вождю, чтобы он приказал задернуть дверь занавесью. Я не хочу, чтобы души убитых воинов видели унижение инки.

Дверь закрыли, и пир начался. Пизарро был доволен всем: победой, добычей, Атагуальпой, своими солдатами, небесной помощью. Чтобы благочестиво закончить столь знаменательный день, он прочел своему пленнику целую лекцию об истинной вере и о благородстве белых.