Завоевание Тирлинга - [7]

– Я все про тебя знаю, мальчишка. Ты слабоумный.

– Помоги, ради всего святого! – рявкнул один из солдат.

Ивен прыгнул вперед. Ему не хотелось прикасаться к женщине-призраку, поэтому он вцепился в ее платье и принялся тащить назад. Взявшись за ее пальцы вдвоем, солдаты наконец отодрали узницу от решетки и швырнули в клетку, где она врезалась в койку и повалилась на пол. Ивен едва успел запереть камеру, прежде чем женщина бросилась на решетку, изрыгая на них троих ругательства.

– Боже, ну и работенка, – пробормотал один солдат, вытирая лоб с похожей на маленький гриб родинкой. – Однако теперь она не доставит тебе много хлопот. Слепая, что твоя мышь.

– Но смотри в оба, когда сова выйдет на охоту, – заметил второй, и они засмеялись.

– Как ее зовут и в чем ее преступление?

– Бренна. Ее преступление… – солдат с родинкой взглянул на своего друга. – Трудно сказать. Наверное, измена.

Ивен записал преступление в книгу, и солдаты покинули подземелье, радуясь, что разделались с неприятной работой. Они назвали женщину-призрака слепой, но Ивен скоро обнаружил, что это не так. Когда он пошел, она повернула голову, и ее розово-голубые глаза последовали за ним по подземелью. Подняв взгляд, он обнаружил, что она уставилась на него, а ее рот растянулся в ужасной улыбке. Обычно Ивен приносил еду своим заключенным прямо в камеру, ибо был слишком большим, чтобы его одолел безоружный. Теперь Ивен радовался маленькой дверке в передней части камеры, через которую передавал женщине подносы с едой. Ему нравилось, что их разделяют прутья. Вторая камера была лучшей камерой для опасных заключенных, поскольку располагалась прямо перед каморкой самого Ивена, а спал он очень чутко. Но теперь, когда пришло время спать, он обнаружил, что под этим ужасным взглядом сон к нему не идет. В конце концов, Ивен отодвинул свою койку в угол, чтобы дверной проем закрывал обзор. И все равно он чувствовал женщину, не смыкавшую глаз, зловредную даже во тьме, и несколько следующих ночей спал беспокойно, поминутно просыпаясь. Этим вечером, поужинав и проверив пустующие камеры на крыс и гниль (он ничего не обнаружил, потому что каждый день тщательно чистил свой тюремный корпус), Ивен уселся со своими рисунками. Он постоянно пытался нарисовать, что увидел, но никогда не выходило. Казалось, чего уж проще, стоит только вооружиться хорошей бумагой, красками и кисточками – Па как раз подарил их на последний день рождения, – но картинки пропадали где-то между воображением и бумагой. Ивен не понимал, почему так происходило, но ничего не мог поделать. Он как раз пытался нарисовать Жавеля, заключенного из третьей камеры, когда распахнулась дверь на верхней ступеньке лестницы.

Сперва Ивен перепугался: подумал, что это побег. Па предупреждал его о побегах, худшем позоре, что мог выпасть на долю тюремщика. Наверху, за дверью, стояли двое солдат, но здесь, внизу, Ивен был совсем один. И он понятия не имел, что делать, если кто-нибудь сюда ворвется. Он схватил лежащий на столе нож. Но за грохотом дверей последовало множество голосов и шагов, таких неожиданных звуков, что Ивен мог только сидеть за столом и ждать, кто же спустится по коридору. Через несколько секунд в подземелье вошла женщина: высокая леди с короткими каштановыми волосами и серебряной короной на голове. На шее женщины на сверкающей серебряной цепочке висело два превосходных голубых камня, ее окружало пятеро королевских стражников. Постояв пару мгновений столбом, Ивен бросился к ее ногам: Королева!

Сперва она подошла к третьей камере.

– Как ты, Жавель?

Мужчина на койке посмотрел на нее пустыми глазами.

– В порядке, Ваше Величество.

– Больше нечего сказать?

– Нечего.

Королева положила руки на бедра и фыркнула – этот звук разочарования Ивен узнал от Па, – потом прошествовала к первой камере, где лежал раненый мужчина.

– Что за жалкое существо?

Булава рассмеялся.

– Жертва грубого обращения, госпожа. Может, даже грубее, чем я сам мог бы придумать. Селяне взяли его на Склоне Девина, когда он пытался выменять столярные инструменты на еду. Привязали его к повозке, направляющейся в Новый Лондон, а когда он, в конце концов, рухнул, так и протащили весь остаток пути.

– Ты заплатил этим селянам?

– Все две сотни, Ваше Величество. Счастливый подвернулся случай: мы нуждаемся в верности этих пограничных деревушек, а на тех деньгах Склон Девина, вероятно, продержится целый год. Со звонкой монетой у них там туговато.

Королева кивнула. Она не походила на королев из историй Па, которые всегда были нежными, красивыми женщинами, вроде рыжеволосой Регента. Эта женщина выглядела… сильной. Может, из-за коротких, как у мужчины, волос, или из-за того, как она стояла: расставив ноги и нетерпеливо постукивая рукой по бедру. Ивену в голову пришла любимая фраза Па: ей палец в рот не клади.

– Эй! Баннакер! – Королева щелкнула пальцами человеку на койке.

Узник застонал, прикрыв ладонями голову. Рубцы на его руках начали покрываться струпьями и заживать, но он по-прежнему казался очень слабым, и, вопреки сказанному Па, Ивен почувствовал жалость.

– Бросьте, госпожа, – сказал Булава. – Пока вы ничего от него не добьетесь. От путешествия вроде этого мозг может и повредиться.