Завоевание недр - [9]

Однажды, на глубине около трех километров, аппарат вместо подачи образца породы начал выливать воду. Вода лилась тихой струёй. Она была грязна, черна и масляниста. Шум и скрежет от работы ножей и коронки постепенно затихали.

Стрелка прибора глубины показывала всевозрастающую быстроту продвижения снаряда.

Было ясно, что он погружается все быстрей в какой-то подземный водоем. Ножи разрыхляли уже последний тонкий слой, поддерживавший еще снаряд над водой.

Мареев, с побледневшим лицом, бросился к доске управления и резко уменьшил число оборотов мотора. Брускова начал трясти озноб.

— Никита… — говорил он, едва шевеля онемевшими, неповинующимися губами, — если мы сейчас же… не достигнем дна — мы провалимся…

— Да ты не волнуйся, Михаил, — ответил Мареев, включая второй мотор. — Я сейчас пущу вперед штангу… Успокойся же…

Но страх уже охватил Брускова и сделал его невменяемым. Он стал кричать, с искаженным до неузнаваемости бледным лицом:

— Я не знаю!.. Я не верю!.. Штанга, наверное, сломается… Останови снаряд! Скорее!

Мареев вспыхнул:

— Замолчи, Михаил! Уходи сейчас же отсюда! Я приказываю тебе!

Брусков сразу смяк, пошел, сгорбившись, к своей койке и упал на нее, зарывшись лицом в подушку.

Едва Мареев пустил вперед штангу, которая должна была нащупать дно водоема и поддержать движение снаряда, как вновь послышалось глухое рычание коронки и ножей.

Опасность миновала, но в каюте долго еще держалась, не рассеиваясь, атмосфера недоверия и тревоги…

Непрерывной чередой тянулись сутки за сутками. На глубине четырех километров термометр показывал наружную температуру в 120° Цельсия.

Снаряд вступил в зону высоких температур, до сих пор никогда еще не достигнутых человеком, хотя бы зондами, бурением или каким-либо другим способом.

Но люди в снаряде этой температуры не чувствовали. Изоляция действовала прекрасно. Как она покажет себя дальше, когда температура должна будет возрасти, — вот что занимало мысли Мареева и беспокоило Брускова.

На этой же глубине новое событие взволновало Брускова, но уже по-другому.

В часы, когда на «поверхности» уже спускалась ночь, Брусков лежал однажды на своей койке с наушниками на голове и, закрыв глаза, слушал музыкальную передачу из Ленинграда.

Дежурил Мареев.

Когда он подошел к аппарату подачи образцов породы, кран выплюнул вдруг в фарфоровую чашечку кучку блестящих желтых крупинок. Мареев с изумлением тихо произнес:

— О-о-о! Золото!

Он поставил аппарат на непрерывную подачу, и из него полилась сверкающая горячая струя.

Как ни тихо было сказано Мареевым это слово «золото», но его услыхал Брусков. Он мигом вскочил с койки и очутился у аппарата.

— Надо его собрать как можно больше, Никита!

Мареев стоял спиной к нему и внимательно анализировал и изучал образец за своим лабораторным столиком. Не поворачиваясь, он ответил:

— Конечно, соберем… Это будет нашим небольшим вкладом в валютный фонд страны.

Золото с редкими перерывами, иногда перемешанное с породой, лилось почти четверть часа. Это показывало, что жила была мощностью не менее двух-трех метров. Это было что-то невероятное. Мареев собрал в мешки около ста килограммов породы с золотом, тщательно завязал их и уложил в верхнюю камеру. Он отметил в путевом журнале, который они с Брусковым исправнейшим образом вели, показания специального прибора о глубине залегания золотой жилы:

— Четыре тысячи тридцать восемь метров…

Можно было подумать, что он собирается в будущем вернуться сюда…

На часах-календаре нескончаемой вереницей проходили сутки за сутками. В произвольной смене электрического света и тьмы время потеряло свой смысл и ощутимость.

Чем глубже проникал снаряд в толщу земной коры, тем плотнее становились встречаемые породы.

В конце восьмого километра снаряд вступил в слой первозданного гнейса исключительной твердости. Огромное давление вышележащих масс, давление, которое трудно себе даже представить, придало гнейсу твердость значительно выше обычной.

Продвижение снаряда замедлилось до семи метров в час. Температура породы поднялась до 280° Цельсия.

Мареев давно, уже с пятого километра, заметил слишком быстрое возрастание геотермического градиента. Геология на опыте достигнутых новейшей техникой бурения глубин считала твердо установленным законом среднее возрастание температуры на 3° Цельсия через каждые сто метров глубины.

Однако уже в конце седьмого километра аппаратура снаряда вместо 200–210° Цельсия, как следовало ожидать, показывала температуру окружающих пород в 230° Цельсия. Мареев объяснял это резкое повышение температуры какими-либо неизвестными еще химическими процессами, протекающими в породе под влиянием непрерывного огромного давления.

Когда температура в конце восьмого километра поднялась до 280° — на 40° выше ожидаемой, он решил остановиться и произвести генеральное обследование снаряда, его бурового аппарата, оболочки, архимедова винта.

Сообщить Брускову о своем беспокойстве, посоветоваться с ним Мареев опасался. Брусков стал последнее время совершенно неузнаваемым. Он осунулся, похудел, сделался вялым и в то же время пугливым до чрезвычайности. Резкий скрежет или визг, проникавший иногда внутрь снаряда от работы бурового аппарата, неожиданный стук, звон разбитого стакана заставляли его вскакивать в ужасе, в холодном поту даже во время глубокого сна.