Завоевание Англии - [45]
Гарольд молча смотрел на эту перемену; он понял, что ему раскрыли тайну, которая не раз сбивала его с толку; что Эдуард хотел стать выше человеческой преходящей любви, и обратил ее невольно в чувство ненависти, в воспоминание пытки. Через минуту король овладел собой и произнес с величием.
— Одни высшие силы должны знать те тайны семейной жизни, которые я тебе сейчас рассказал. Это невольно сорвалось у меня с языка; сохрани это в сердце… Если уж нельзя иначе, так поезжай, Гарольд; приведи свое графство в надлежащий порядок, не забывай храмов и постарайся вернуться скорее ко мне… Ну, а что ты скажешь насчет просьбы Альгара?
— Я сильно опасаюсь, — отвечал Гарольд, в котором справедливость всегда торжествовала над личной неприязнью, — что если не удовлетворить его законной просьбы, он, пожалуй, может прибегнуть к чересчур резким мерам. Альгар вспыльчив и надменен, но зато храбр в сражении и его любят подчиненные, которые вообще ценят открытый нрав. Благоразумно было бы уделить ему долю и власти, и владений, не отнимая их, конечно, у других, — тем более, что он заслуживает их, и отец его был тебе верным слугой.
— И пожертвовал на пользу наших храмов больше, чем кто-либо из графов, — добавил король. — Но Альгар не похож на своего отца… Но мы, впрочем, подумаем о твоем совете… И прощай, мой милый друг и брат! Пришли ко мне сюда купца… Древнейшее изображение в мире! Какой ценный подарок для только что оконченного храма!
Часть пятая
СМЕРТЬ И ЛЮБОВЬ
Глава I
Юдифь, выслушав назидательную проповедь от короля, возвратилась к Хильде; королева же не заводила больше разговоров о пострижении в монахини. Только, прощаясь, она сказала:
— Даже в юности может порваться серебряная струна и разбиться золотой сосуд — в юности даже скорее, чем в зрелости; когда сердце твое зачерствеет, ты с сожалением вспомнишь о моих словах.
Годвин отправился в Валлис; все его сыновья находились в своих уделах, и, таким образом, Эдуард остался один со своими священниками.
Так прошло несколько месяцев.
В давние времена английские короли имели обыкновение назначать три раза в год церемониальный съезд, где они появлялись со всеми атрибутами власти; это было: 25 декабря, в начале весны и в середине лета. Все рыцари съезжались на это торжество; оно сопровождалось роскошными пирами.
Так и в весну тысяча пятьдесят третьего года Эдуард принимал своих вассалов в Виндзоре, и Годвин с сыновьями, и множество других высокородных танов оставили свои поместья и уделы, чтобы приехать к государю. Годвин прибыл сначала в свой лондонский дом, где должны были собраться все его сыновья, чтобы отправиться в королевский дворец с подвластными им танами, оруженосцами, телохранителями, соколами и собаками.
Годвин сидел с женой в одной из комнат, выходившей окнами на широкую Темзу, и ожидал Гарольда, который должен был вот-вот приехать. Гурт поехал встречать любимого брата, а Тостиг и Леофвайн отправились в Соутварк испытывать собак, натравив их на медведя, привезенного с севера несколько дней назад и отличавшегося ужасной свирепостью. Большая часть танов, телохранителей и молодых графов ушла за ними, так что Годвин с женой остались одни.
Мрачная тень легла на лоб графа; он сидел у огня и задумчиво смотрел, как пламя играло среди клубов дыма, который вырывался в высокий дымовик — отверстие, прорубленное в потолке. В огромном графском доме их было три; следовательно, в трех комнатах, в которых можно было разводить огонь, все потолочные балки были покрыты копотью. Но зато во времена, когда печи и трубы были мало известны, люди не знали, что такое насморк, ревматизм и кашель, так как дым предохранял их от различных болезней.
У ног Годвина лежала его старая любимая собака; ей, очевидно, снилось что-то неприятное, и она временами ворчала. На спине графского кресла сидел его любимый сокол, перья которого от старости заметно поредели и слегка ощетинились.
Пол был усыпан мелкой осокой и душистыми травами.
Гита сидела молча, подпирая лицо маленькой ручкой и думая о своем сыне Вольноте, заложнике норманнского двора.
— Гита, — произнес граф, — ты была мне доброй, верной женой и родила мне крепких, храбрых сыновей, из которых одни приносили нам радость, другие горе; но горе и радость сблизили нас с тобой еще больше, несмотря на то, что, выходя замуж, ты была в расцвете молодости, а я уже пережил ее лучшую пору… и что ты была датчанка, племянница, а ныне сестра короля; я же, напротив, сакс и насчитываю всего два поколения танов в своем скромном роде.
