Заводная - [108]

Снова давят, хватают еще крепче — так, что не вырваться. Толчок. Что-то холодное входит внутрь, дальше, сильнее, раздвигая стенки, — Эмико вскрикивает.

— Вот так-то, отрабатывай содержание, — хохочет Канника. — Пока не кончу — не встанешь.

Пружинщица снова начинает ее вылизывать, брызжа слюной, по-собачьи, отчаянно, а бутылка из-под шампанского проникает все глубже, все больней.

Гости веселятся:

— Гляди, гляди, как ее передергивает!

В глазах девушки стоят слезы. Канника заставляет ее работать изо всех сил. Ловчий сокол в душе Эмико, если такой вообще был там, сдох, безвольно свесил крылья. Жизнь, полет, побег — не для нее. Только покорность. Ей снова указали на свое место.

Весь остальной вечер — сплошной урок повиновения и понимания благ, которое оно дает. Эмико умоляет Каннику о возможности услужить, подчиниться, лишь бы прекратить боль и издевательства, просит дать любое задание, лишь бы пожить еще немного. В ответ ее мучительница только хохочет.

Наконец пытка окончена. Уже поздний вечер. Эмико — сломленная, вымотанная, по щекам стекает тушь — сидит, привалившись к стене, и чувствует, что внутри все омертвело. Лучше быть мертвым человеком, чем живой пружинщицей. В зале начинают мыть пол. У дальнего края барной стойки чему-то посмеивается Райли.

Уборщик все ближе. Эмико думает, сотрут ли ее с остальной грязью, вынесут ли на улицу, свалят в кучу с другим мусором, оставят рабочим Навозного царя. Ведь можно просто лечь и дать покрошить себя в компост, позволить вышвырнуть — Гендо-сама так с ней уже поступал. Она — всего лишь хлам и теперь хорошо это понимает.

Полотер обводит вокруг нее тряпкой.

— Меня почему не выбрасываешь? — хрипит Эмико. Уборщик бросает на девушку озадаченный взгляд и продолжает мыть пол. — А ну отвечай! Разве не хочешь меня выбросить? — Крик гулко разносится по пустому залу.

Райли поднимает голову и хмуро глядит на девушку. Она понимает, что говорила по-японски, и повторяет уже на тайском:

— Почему меня не выбрасываешь? Я — тоже мусор. Выбрось.

Полотер вздрагивает и, неуверенно улыбаясь, отступает.

Подходит Райли. Садится рядом.

— Вставай, Эмико. Ты его пугаешь.

— Да наплевать.

— Само собой. — Райли кивком указывает на соседний зал, где все еще сидят важные гости: расслабленно потягивают напитки и обсуждают недавнее развлечение. — Тебе — награда. Они дали хорошие чаевые.

— Каннике тоже дали?

— Не твое дело.

— Ей — тройные, а мне — пятьдесят бат?

— Даже не начинай, — предупреждает Райли.

— А то что? Выбросите в компост на метан? Сдадите белым кителям?

— Не нарывайся. И не зли меня. — Он встает. — Кончишь себя жалеть — приходи за деньгами.

Девушка провожает его потухшим взглядом. Старик залезает на стул, наливает себе еще, смотрит на нее, что-то говорит Дэнгу, тот услужливо кивает, кладет в чистый бокал лед. Райли показывает стакан Эмико, ставит его на пачку розовых банкнот и больше не обращает на подопечную никакого внимания.

Интересно, что происходит со сломанными пружинщиками? Она не слышала, чтобы кто-то из подобных ей умирал. С их хозяевами такое случалось, а с пружинщиками — нет, все ее подруги жили дальше, причем долго. Сенсея Мидзуми она никогда об этом не спрашивала.

Спотыкаясь, Эмико подходит к бару, приваливается к стойке, берет стакан. Райли толкает к ней кучку денег.

Она допивает, глотает лед и чувствует, как холод проникает глубоко внутрь.

— Вы уже узнавали?

— О чем? — Старик занят раскладыванием пасьянса.

— О поездке на север.

Он поднимает глаза на девушку, переворачивает колоду и, помолчав немного, говорит:

— Это очень непросто. За один день такое не устроишь.

— Так вы узнавали?

— Да, узнавал. Только пока белые кители бесятся после убийства Джайди, никто никуда вообще не ездит. Что-то изменится — скажу.

— Мне надо на север.

— Я это уже слышал. Заработаешь — поедешь.

— Я много заработала. И хочу уехать сейчас.

Рука Райли взлетает стремительно, но девушка успевает заметить не слишком быстрое для нее движение и принимает оплеуху с покорной признательностью, которую испытывала к Гендо-саме, когда тот водил ее в дорогой ресторан. Щека горит и тут же начинает неметь, Эмико ощупывает след от ладони.

— Поедешь, когда это будет удобно, черт тебя подери, — холодно прибавляет старик.

Девушка покорно кивает, усваивая вполне заслуженный урок.

— Значит, помогать вы не станете.

Райли снова берет в руки карты.

— Так она хотя бы существует?

— Конечно, раз уже тебе так хочется. Стоит на месте. А будешь меня допекать — исчезнет. Теперь уйди с глаз моих.

Сокол в ее душе мертв. Мертва и сама Эмико — мусор для компостной ямы, мясо, которое пожрет город; гнилье, которое станет газом для фонарей.

Она смотрит на Райли, представляет убитого сокола и вдруг понимает, что есть нечто худшее, чем смерть, что некоторые вещи нельзя стерпеть.

Кулак молниеносно ударяет прямо в мягкое стариковское горло.

Тот, выкатив глаза, валится назад, тянет руки к шее.

Все происходит очень медленно: Дэнг поворачивает голову на грохот упавшего стула, Райли вскидывает руки и хлопает ртом, как рыба, пытаясь вдохнуть, уборщик роняет швабру, Нои с Саенгом у дальнего конца бара и охранники, ждущие, когда их можно будет отвести домой, — все — очень медленно — оглядываются на шум.