Завод - [8]

Конечно, Адька! Интересно, с кем он там…

Кирилл прошел вдоль очереди. И как раз вовремя, Адька уже приподнимался и опускался на носках — признак того, что он страшно обижен. Во рту у него нахально торчала длинная тонкая сигаретина.

Кирилл тронул его за плечо. Адька резко обернулся, готовый за себя постоять.

— Что, воспитывают? — Кирилл многозначительно оглядел молодого человека, стоящего за Адькой.

— Воспитывают, — подбодрился Адька. — Друзья природы. Курю, видишь ли, в строю.

— Так ты ведь не затягиваешься. — Кирилл все поглядывал на молодого человека.

— Дайте им по шее, кто поближе, — выкрикнул из очереди мужской голос. — Разговаривают еще с ними.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если в этот момент не подошла Лариса.

— Я ухожу. А вы как хотите. Дураки! — Лариса повернулась и побежала через дорогу.

Кирилл забежал вперед и остановился, преграждая ей путь.

— Адька! Расскажи про Сингапур или Гибралтар. Только быстрей… Как там женщин за людей не считают. А тут разбаловали их.

— Не Гибралтар, а Гибралторг. Темнота! Всемирная барахолка. И твой галстук оттуда. — Адька потянул за канареечный галстук приятеля. — У поляков покупал. В магазине «Аврора».

— Ладно, слышала. Не развиваешься ты, Адька. Хоть бы книги читал, что ли, в рейсе-то. — Лариса смирилась.

— А зачем? Я и так все на свете знаю. — Адька дурачился и строил рожи.

— А толку что? — проговорила Лариса. — Гибралторг… Вот опиши его, опиши… Гибралтар ночью. Опиши.

— Бордель.

— Так и знала.

— И днем бордель. Круглосуточно.

— Конечно. Кто что хочет видеть, то и видит… Баран ты, Адька.

Адька начал нервничать и приподниматься на носках.

— Все воспитывают. Просто эпидемия какая-то. Воспитатели…

— Когда преобладает спинной мозг, это заметно, — перебила Лариса.

— Уйми ее. Или покончу с собой. — Адька повернулся к Кириллу.

Несколько минут они шли молча. Разглядывали витрины, афиши, фотомонтаж «Лучшие люди района».

— Батю твоего еще не сняли? — Адька отыскал знакомую фотографию Павла Егоровича, в самом центре. — Тут. На приколе. — Кажется, что Адька очень доволен этим фактом.-^ Слушай, за это платят, что люди ими любуются? Как киноартистам?

— Думаешь, им с фото легко на тебя смотреть? На такого серого типа, как ты? — не успокаивается Лариса.

— Нелегко, — торопливо соглашается Адька. — Идея! Махнем к сэру Джону. Профессор будет рад… Приглашал даже как-то.

Старика они застали на улице. Он навешивал замок на руль машины.

— Познакомьтесь, это Лариса, — представил Адька.

— Очень приятно. Иван Николаевич Сыромятин. Смею думать, что вы направлялись ко мне в гости. Очень рад.

Они поднялись на третий этаж по широкой лестнице с потертыми и надломленными мраморными ступеньками. Миновали галерею и остановились перед дверью, обитой коричневым дерматином. Старик достал огромную связку ключей, штук десять, не меньше, однако дверь была заперта на один-единственный плюгавенький замочек. Иван Николаевич, чуть припадая на левую ногу, прошел вперед и включил свет.

Комната была огромная. Два широких венецианских окна, высокий потолок, покрытый росписью на библейские темы. На стенах — картины в тяжелых рамах, потемневшие от времени. Всюду старинные тарелки, подсвечники, статуэтки. Щербатый паркет с замысловатым узором тускло блестел, отражая роскошную бижутерию люстры. У дальней стены, в нише с откинутой занавесью, стояла неубранная кровать. Иван Николаевич извинился и сбросил занавесь, на которой золотистыми нитями были вышиты павлины.

Усадив гостей в кресла, Иван Николаевич вытащил толстенные яркие журналы, чтобы молодые люди не скучали, пока он приготовит кофе.

Несколько минут молодые люди рассматривали картинки. Затем Адька бросил свой журнал на столик и отправился на кухню, к старику.

— Слушай, он и вправду профессор? — спросила Лариса.

— Вроде бы, — ответил Кирилл.

— А откуда вы его знаете?

— Познакомились. На ипподроме. — Кирилл отложил журнал. Надоело. И на сердце было неспокойно. Никак не вздохнуть всей грудью. Эта неприятнейшая история со станком. Конечно, он признается. И чего ему пугаться? Ведь он ничего плохого не хотел, задал большие обороты, и вдруг треснуло, вылетела зубчатка. Хорошо, его не задела, стой он чуть левее, и убить бы могла. Скорость будь здоров, пуля…

Кирилл поднялся и подошел к окну. Ночная улица вытянула свою темнеющую спину. Изогнутые дугой фонари словно ребра на этой костлявой спине. Посередине полз трамвай, громыхая на стыках-позвонках.

На подоконнике лежал раскрытый альбом с прекрасной фотографией головы лошади. Большой черный глаз полуприкрыт мохнатыми ресницами, уши слегка прижаты, ноздри напряжены и даже кажутся влажными, стоит только потрогать. Кирилл перевернул страницу — еще одна лошадь, только в беге. Разметала ноги, вытянула хвост. Вероятно, та же самая, что и на первой странице. Кирилл с удовольствием переворачивал листы. Вот и сам Иван Николаевич с незнакомым жокеем у главного входа ипподрома. Вот он у барьера. Вот он рядом с лошадью, поглаживает ее по шее… Кирилл уже собирался захлопнуть альбом, как из него выпали две фотокарточки. Пожелтевшие, утоненные в краях, с выцветшими пятнами. На одной был изображен худощавый мужчина в гимнастерке, с медалями на груди. Он стоял подле повозки с красным крестом. На второй — генерал в мохнатой папахе пожимал руку военному в гимнастерке перед кавалерийским строем. Несомненно, военный в гимнастерке был не кто иной, как Иван Николаевич в молодости…