Зависть - [92]

- Анри, - доктор перебил друга, - ты должен понять вот что. Для того, чтобы это разделение произошло по просьбе Мари достойным и почетным образом, тебе надо уехать отсюда.

- Мне? - воскликнул Анри, ошеломленный словами доктора, который продолжал твердым голосом:

- Анри, повторяю: тебе надо удалиться.

- Бросить умирающую - никогда!

- Друг мой!…

- Никогда! Она не согласится на это.

- Что ты сказал?

- Нет, она не позволит мне уехать. Бросить ее сына, которого я полюбил, как собственного, бросить в тот момент, когда начинают сбываться наши самые прекрасные надежды. Это было бы нелепым. Я не смогу, и юноша не захочет. Ты не знаешь, что я значу для него, что такое он для меня; ты не знаешь, наконец, о неразрывных узах, которые связали его, меня и мадам Бастьен.

- Я догадываюсь, Анри. Мне понятна сила этих уз. Я знаю о твоей любви, может быть, неизвестной Мари. Любви чистой и почтительной.

- И ты хочешь меня удалить?

- Да, поскольку мне известно, что ты и Мари - оба молоды, что вы находитесь в постоянной близости друг к другу, и что выражение признательности, которое она тебе оказывает, может оказаться в предвзятом мнении выражением более нежного чувства, потому, наконец, что старая маркиза Пон-Бриллан, эта бесстыжая вдова, строила у себя в замке, в присутствии двадцати человек недостойные и гнусные предположения относительно возраста и внешности воспитателя, которого мадам Бастьен выбрала своему сыну.

- О, это подло!

- Да, это подло, это недостойно. Но ты сам подашь повод для подобных гнусных сплетен, если останешься в этом доме даже в тот момент, когда мадам Бастьен потребует развода.

- Но она не знает о моей любви, Пьер, клянусь тебе. Ты же знаешь, что я скорее умру, чем скажу ей об этом, потому что она обязана мне исцелением своего сына!

- Я не сомневаюсь ни в тебе, ни в ней, но я повторяю, что твое дальнейшее пребывание в доме может нанести Мари непоправимый вред.

- Пьер, эти опасения безосновательны.

- Напротив, они слишком обоснованы. Твое присутствие, так превратно истолкованное, нанесет ущерб безупречно чистой жизни Мари и вызовет предубежденное отношение к ее просьбе о разводе - она может быть отклонена. Тогда Бастьен, вдвойне разъяренный на жену, будет еще более жестоким к ней и все равно доконает ее таким образом, что закону не к чему будет придраться.

Справедливость этих слов была очевидна, Давид не мог не признать этого. Желая уцепиться за последнюю надежду, он сказал:

- Но, Пьер, могу ли я покинуть Фредерика в этот час, когда он еще нуждается в моих заботах? Ведь он едва укрепился в моральном отношении. Дорогой ребенок! Покинуть его в то время, когда я уже предвижу славное будущее!

- Подумай, что этим вечером месье Бастьен будет здесь. Он может приказать тебе оставить этот дом. Что тебе останется делать?

Беседа Давида и доктора была прервана Фредериком, обратившимся к месье Дюфуру:

- Мама пришла в себя и желает срочно поговорить с вами, доктор.

- Дорогой мой, мне тоже нужно кое-что сказать твоей матери. А ты останься здесь с месье Давидом, - и, обращаясь к своему другу, доктор произнес: - Анри, я могу рассчитывать на тебя, ты меня понимаешь?

- Да.

- Ты даешь слово выполнить то, о чем мы говорили?

После долгого колебания, во время которого Фредерик, удивленный этими таинственными словами, смотрел по очереди то на Давида, то на доктора, Давид ответил твердым голосом протягивая руку своему другу: - Пьер, я даю тебе слово.

- Хорошо, - и доктор с волнением пожал руку Давиду. Затем он добавил: - Я выполнил только часть моей задачи.

- Что ты говоришь, Пьер? - воскликнул Давид, видя, что доктор направляется в комнату Мари. - Что ты хочешь сделать?

- Я исполню свой долг, - ответил доктор и, оставив Давида и Фредерика, вошел к больной.

Глава XXXVII

Войдя к больной, доктор Дюфур увидел мадам Бастьен, лежавшую в постели. Маргарита сидела у ее изголовья.

Мари, еще накануне цветущая красотой, была бледна и подавлена. От лихорадочного жара на лице ее выступили красные пятна, а большие голубые глаза блестели нездоровым блеском. Время от времени тяжелый сухой кашель вырывался из ее груди, к которой она часто прижимала руку, словно для того, чтобы уменьшить острую боль.

При виде доктора мадам Бастьен сказала служанке:

- Оставьте нас, Маргарита.

- Ну, как вы себя чувствуете? - спросил доктор, оставшись с Мари вдвоем.

- У меня все горит внутри, милый доктор, мне снились тягостные сны. Эффект лихорадки, без сомнения. Но не будем говорить об этом, - добавила Мари тоном нежного утешения. - Я хочу посоветоваться с вами по важному поводу, дорогой доктор. Я должна спешить, так как несколько раз уже теряла сознание… Мысли мои путаются.

- Не беспокойтесь. Это обычное состояние слабости, которое всегда следует за лихорадочным возбуждением.

- Я хочу сначала поговорить с вами одним до того, как пригласить сюда месье Давида и моего сына. Боюсь, что потом нам вряд ли придется посовещаться всем вместе.

- Я вас слушаю, мадам.

- Вы знаете, вчера приехал мой муж…

- Знаю, - доктор не в силах был сдержать гримасу негодования.

- У меня был с ним долгий и трудный разговор по поводу моего сына. Несмотря на мои просьбы и протесты, месье Бастьен решил заставить Фредерика поступить клерком к месье Бриду. Мне нужно было поблагодарить месье Давида за его заботы и расстаться с сыном.